Завершался ничем особо не примечательный для анналов Великой Отечественной войны март 1942 года. Позднее историки его назовут самым спокойным месяцем жестокой битвы с фашистской Германией. На бескрайние просторы России пришла весенняя распутица. Красная Армия и германский вермахт, измотанные тяжелыми зимними боями под Москвой, накапливали резервы для предстоящих сражений, вели разработку новых стратегических планов следующего этапа войны. То, что наступившее на советско-германском фронте затишье — всего лишь временное, понимали все — от рядового до маршала. Повсюду: в штабах, в окопах, в глубоком тылу царило томящее ожидание. Чувствовалась обеспокоенность людей. Она многократно бы возросла, знай они, что мир стоит на пороге новой эпохи — атомной.

В Советском Союзе начало ее было во многом связано с именем Лаврентия Павловича Берии. Народный комиссар внутренних дел СССР с 1938 года, он продолжил кровавые традиции своего предшественника Н. И. Ежова. При Берии маховик массовых репрессий набрал невиданные обороты: репрессиям подверглись сотни тысяч человек. Множество невинных людей по его прямым указаниям были отправлены на расстрел, в концлагеря и ссылки. Под непосредственным руководством Берии работала целая многоотраслевая система промышленного производства, основанная на рабском труде заключенных. Жесткий прагматик, умный, хитрый, коварный, безнравственный и циничный — он отлично приспособился к существовавшему тогда политическому режиму, приобрел большое влияние на Сталина.

Обладая незаурядными способностями организатора, в экстремальных ситуациях он действовал решительно и высокоэффективно. Уже в первые дни Великой Отечественной войны Берия настоял на создании чрезвычайного, с неограниченными правами органа власти — Государственного Комитета Обороны, в состав которого вошли И. В. Сталин (председатель), Л. П. Берия, В. М. Молотов, К. Е. Ворошилов и Г. М. Маленков. [1]

В марте 1942 года Берия был заместителем председателя Государственного Комитета Обороны, одновременно курировал производство боеприпасов и военной техники. По-прежнему оставался он и наркомом внутренних дел, руководителем советской стратегической разведки и внешней разведки НКВД.

Во внешней разведке НКВД существовал оперативно-технический отдел, работники которого координировали и анализировали сбор информации о последних достижениях западных стран в области науки и техники, особенно военной. [2]

В марте 1942 года Берия получил от своих зарубежных агентов сообщение о том, что в Германии, США и Англии ведется интенсивная работа по созданию сверхмощного оружия огромной разрушительной силы — атомной бомбы.

Берия, как руководитель стратегической разведки, знал, что некоторые крупные ученые-физики на Западе считают атомное оружие вполне достижимой реальностью. Еще в сентябре 1939 года в СССР инкогнито приезжал будущий научный руководитель работ по созданию американской атомной бомбы Роберт Оппенгеймер. От него Берия, а затем и Сталин, впервые могли услышать о возможности получения этого сверхоружия. [3]

После начала второй мировой войны Сталин решил еще раз выяснить для себя степень вероятности создания сверхбомбы. Вскоре создается комиссия под руководством председателя Совета Народных Комиссаров В. М. Молотова. Для работы в ней были приглашены наиболее авторитетные в то время советские физики: академики А. Ф. Иоффе, П. Л. Капица, радиохимик В. Г. Хлопин и другие. Комиссия признала, что теоретически такая проблема существует, но практическая реализация подобного проекта требует огромных материальных и финансовых затрат, длительного времени. Ученые пришли к выводу, что в условиях надвигающейся войны, подобный проект является нерациональным. [4]

В начале 1940 года Берия предоставил Сталину новые данные о развертывании крупномасштабных работ по созданию атомного оружия в Германии, Франции и Англии. Однако на сей раз, Хозяин не заинтересовался атомным проектом. Ознакомившись с материалами, принесенными к нему в кабинет Берией, Сталин лаконично заметил:

— Этим заниматься не будем. Танки сейчас нужнее.

Нападение фашистской Германии на СССР, первые, самые тяжелые месяцы Великой Отечественной войны, казалось, надолго заставили ученых и советское руководство забыть об атомной проблеме. На деле все обстояло далеко не так. Сам ход событий, которые стремительно нарастали, не позволил отодвинуть на задний план окончательно вопросы, связанные с атомным оружием.

В сентябре 1941 года Москва получила важное сообщение из США о том, что начат набор сотрудников в сверхсекретные научные лаборатории для создания атомной бомбы. 6 ноября 1941 года была получена шифровка из Лондона с текстом доклада "Уранового комитета" премьер-министру Великобритании Уинстону Черчиллю, в котором определялись основные направления и этапы создания атомного оружия.

Берия, зная о прохладном отношении Сталина к атомной проблеме, решил выждать, чтобы накопить дополнительные факты и аргументы для серьезного разговора с Хозяином. Они не заставили себя долго ждать. В начале 1942 года Народный комиссариат внутренних дел получил письмо уполномоченного Государственного Комитета Обороны по науке В. С. Кафтанова и академика А. Ф. Иоффе. В этом обращении подчеркивалась актуальность атомного проекта, обосновывалась необходимость проведения исследований даже в тяжелейших условиях войны. Авторы письма считали необходимым сосредоточить усилия ученых на теоретических расчетах атомной бомбы.

Чуть позже в НКВД попадает письмо молодого ленинградского физика Г. Н. Флерова, адресованное Сталину. На основе анализа публикаций в западных научных журналах он пришел к выводу, что в Германии, Англии, США введены жесткие ограничения на публикации в области атомной физики. По его мнению, это могло означать только одно: в этих странах нашли военное применение открытию самоподдерживающейся цепной ядерной реакции.

Г. Н. Флеров призывал Сталина: "Надо, не теряя времени, делать урановую бомбу". Аргументы его, казалось, были убедительны, но идет война и Сталин по-прежнему считает, что танки и самолеты сейчас нужнее.

14 марта 1942 года поступает сообщение от резидента советской разведки в Лондоне А. Горского, в котором говорится о значительном продвижении по пути создания атомного оружия в Германии.

В это было легко поверить, потому что еще в 1938 году немецкие ученые О. Ган и Ф. Штрассман сделали сенсационное открытие — деление атомного ядра урана. При бомбардировке ядер урана нейтронами эти ядра иногда расщепляются, выделяя энергию и новые нейтроны. В среднем при каждом делении освобождается более двух нейтронов, что делает возможным возникновение цепной реакции. Если цепная реакция контролируется, то ее можно использовать для получения тепла и электроэнергии, если не контролируется, то происходит взрыв.

В апреле 1939 года на совещании в министерстве науки фашистской Германии обсуждался вопрос о применении атомной энергии в прикладных и военных целях. Тогда же было решено прекратить публикации в печати о ядерных исследованиях и запретить вывоз урановой руды из оккупированной Чехословакии.

В августе 1939 года атомной проблемой заинтересовалось военное руководство Германии. 26 сентября 1939 года в Германии было основано "Урановое общество". В его работе активное участие принимали выдающиеся физики: В. Гейзенберг, Г. Гейгер, В. Боте, К. Вайцзеккер и другие. К работе над "урановой машиной" скоро приступило 22 научно-исследовательских института.

Германия располагала непревзойденными химическими установками, а также целой плеядой выдающихся ученых-физиков. На первых порах мешало отсутствие ускорителя заряженных частиц — циклотрона, но после оккупации Франции и эта проблема была решена.

В 1940-41 годах немецкие ученые осуществили главные теоретические и экспериментальные исследования, необходимые для создания атомного реактора с использованием урана и тяжелой воды. В июле 1940 года Карл Вайцзеккер теоретически установил, что уран-238 должен превратиться в атомном реакторе в новый элемент, аналогичный по своим свойствам урану-235. Он получил название "плутоний".

В начале 1942 года немецкие ученые уже знали, как надо делать атомную бомбу, и ни в чем не уступали ученым, работавшим над созданием такого же оружия в США. Успехи немецких ученых послужили очень мощным стимулом для ускорения темпов работ за океаном. Можно утверждать, что именно Германии принадлежит главная заслуга в появлении атомного оружия на свет. Но почему же тогда сама Германия так и не стала обладателем атомной бомбы? До сих пор это остается загадкой.

За все послевоенное время на этот счет было выдвинуто три версии. Первая утверждает, что немецкие физики сознательно бойкотировали урановый проект. [5]

Сторонники второй версии считают, что из-за "утечки мозгов", вызванной репрессиями гитлеровского режима, в Германии не осталось высококвалифицированных физиков. Приведенные выше достижения немецких физиков в 1939–1942 годах ставят под сомнение это утверждение.

При изучении столь непростого вопроса мы обратили внимание, что в начале 1942 года германское военное руководство решило, что ядерное оружие осуществимо в принципе, но не может быть создано и использовано до конца войны и, следовательно, не может определить ее исход. [6]

Политическое решение, принятое руководством третьего рейха, на наш взгляд, и является главной причиной того, что атомная бомба в Германии так и не появилась. Надо иметь в виду и то, что провал плана "молниеносной войны" с Советским Союзом привел к огромному перенапряжению всей экономики Германии. Дополнительного груза создания "урановой машины" она уже выдержать не могла.

В Великобритании работа над атомной бомбой началась, как и в Германии, в 1939 году. Четыре исследовательские группы в разных университетах страны быстро достигли первых результатов. Англичанам очень помогли работы французского физика Ф. Жолио-Кюри, с которым их познакомили его ассистенты Г. Халбен и Л. Коварский.

В феврале-марте 1940 года два ученых-физика Р. Пайерм и О. Фриш опубликовали научный доклад "О создании "супербомбы", основанной на ядерной цепной реакции в уране". [7]

На основе этого доклада правительство Великобритании принимает решение начать работу по созданию атомной бомбы. Англия обладала хорошей научно-технической и сырьевой базой для осуществления собственного атомного проекта, имела тяжелую воду и уран.

В феврале 1940 года под руководством профессора имперского колледжа в Лондоне Джорджа Томсона начал работу Комитет МОД, который должен был сообщить правительству, можно ли в ходе войны сделать атомную бомбу. Через год ученые дали положительный ответ на поставленный правительством вопрос. В докладе Комитета приводились расчеты критической массы урана-235, говорилось о возможности накапливания плутония в атомном реакторе, предлагался проект предприятия по разделению изотопов урана.

30 августа 1941 года премьер-министр Великобритании У. Черчилль ознакомился с выводами Комитета МОД и отдал распоряжение начать реализацию уранового проекта. Организация работ по изготовлению атомной бомбы в Англии получила кодовое название "Тьюб эллойс".

С середины 1942 года Англия и США объединили усилия по созданию атомного оружия. Однако довольно скоро англичане оказались на вторых ролях.

В Соединенных Штатах Америки ученым-физикам пришлось довольно длительное время убеждать государственные органы власти в необходимости начала работ над атомной бомбой. Попытки молодых физиков-эмигрантов, хорошо знавших, что такое фашизм, заинтересовать военных в сверхбомбе, не увенчались успехом. В отчаянии они обратились за помощью к великому Альберту Эйнштейну. 2 августа 1939 года известный физик Лео Сциллард и Эдвард Теллер (будущий отец водородной бомбы) приехали к Эйнштейну и убедили его написать письмо президенту США Ф. Д. Рузвельту.

В письме Эйнштейна обращалось внимание на ряд моментов.

Во-первых, "уран может быть в ближайшем будущем превращен в новый и важный источник энергии".

Во-вторых, "это новое явление способно привести… к созданию… бомб нового типа. Одна бомба этого типа, доставленная на корабль и взорванная в порту, полностью разрушит весь порт с прилегающей территорией".

В-третьих ученый подчеркивал, что в фашистской Германии работа над атомной бомбой уже ведется.

Эйнштейн предложил президенту США установить постоянный контакт "между правительством и группой физиков, исследующих в Америке проблемы цепной реакции"

Это письмо вызвался передать при личной встрече с Ф.Д. Рузвельтом, пользующийся влиянием на президента, А. Сакс. Только 11 октября 1939 года Рузвельт принял Сакса с этим письмом. Последний был настолько убедителен, что президент вызвал своего военного помощника генерала Э. Уотсона и сказал ему, указывая на принесенные Саксом бумаги: "Это требует действий!". [8]

Через несколько дней создается урановый комитет, состоящий из военных и физиков. 1 ноября 1939 года комитет представил Рузвельту доклад, в котором говорилось о реальной возможности получения атомной бомбы. Однако первые ассигнования на урановый проект были выделены только в феврале 1940 года. Работы развертывались очень медленно — не хватало ни денег, ни специалистов.

Сциллард вынужден обратиться к Эйнштейну еще раз. 7 марта 1940 года ученый направляет второе письмо президенту. Но и после этого исследование урановой проблемы в США осуществлялось медленными темпами. Только после вступления США в войну в декабре 1941 года работа над атомной бомбой получила мощную финансовую и материальную базу с привлечением интеллектуальной элиты, включая ученых-эмигрантов.

Летом 1942 года урановый проект перешел в ведение армии — образован округ инженерных войск. Проект получил название Манхэттенского. Руководителем его стал бригадный генерал инженерных войск Л. Гровс, отличившийся при строительстве здания военного министерства — Пентагона.

Научным руководителем Манхэттенского проекта назначили Роберта Оппенгеймера. Ему удалось создать коллектив, в который вошла большая группа выдающихся ученых: Э. Лоуренс, Г. Юри, А. Комптон, Э. Ферми, Ю. Вигнер, Э. Теллер и многие другие.

В кратчайшие сроки возникли три главных атомных центра. В Ок-Ридже (штат Теннеси) из урановой руды получали уран-235 и затем изготовляли бомбу. В Ханфорде (штат Колумбия) уран-238 путем облучения в атомном реакторе превращали в плутоний, из которого также можно было сделать атомную бомбу. В Лос-Аламосе (штат Нью-Мексико) разрабатывалась конструкция бомбы, рассчитывалась критическая масса боезаряда и испытывались способы подрыва атомного заряда.

2 декабря 1942 года под трибуной спортивного стадиона в Чикаго заработал первый в мире атомный реактор, построенный под руководством Э. Ферми и Л. Сцилларда. Теперь получение атомного оружия стало делом только времени.

Относительно быстрый успех США был обусловлен многими причинами. Очень сильным мотивом ускорения работы было то, что американцы опасались поражения СССР в войне с гитлеровской Германией. В этом случае, по их мнению, ничто уже не могло помешать ей использовать атомную бомбу против США. С другой стороны, на территории США не велось боевых действий, она не подвергалась варварским бомбардировкам "люфтваффе" и поэтому здесь работы могли развернуться в полном масштабе, чего не могла позволить себе Англия. Наконец, США обладали колоссальными финансовыми и материальными ресурсами, на их территории проживали сотни ученых, эмигрировавших из порабощенной Гитлером Европы и составлявших интеллектуальную элиту всего земного шара.

Чтобы не оставаться аутсайдером, Советский Союз должен был принять самые энергичные меры для преодоления наметившегося отставания в разворачивающейся гонке по созданию атомного оружия.

Отечественная наука располагала плеядой выдающихся исследователей, способных решить самые сложные научные проблемы, возникающие при создании атомной бомбы.

Появление довольно значительной группы талантливых ученых было не случайным. Советские физики старшего поколения любили и умели работать с молодежью. Они постоянно искали перспективную молодежь, опекали ее, давали хорошее образование, а затем направляли в лучшие лаборатории мира к Э. Резерфорду, М. Кюри, Н. Бору и другим корифеям физики. Многие крупнейшие физики мира приезжали в двадцатые и тридцатые годы в нашу страну, а некоторые, как Н. Эрнфест, длительное время жили и работали у нас. Повышенное внимание к ученым, иногда даже слишком, проявляло советское руководство. Объективно на пользу общему делу шло соперничество двух главных физических школ СССР — московской и ленинградской.

В таких условиях становление молодых ученых осуществлялось быстрыми темпами, а советская школа физики постепенно выходила на одно из ведущих мест в мире.

До войны в СССР работали несколько научных центров, в которых шло активное изучение строения атома. Пионером многих исследований являлся коллектив Радиевого института Академии наук СССР, находившийся в Ленинграде.

По предложению молодых талантливых исследователей Г. А. Гамова (в середине тридцатых годов эмигрировал в США) и Л. В. Мысовского в 1932 году начинается сооружение циклотрона — своеобразной пушки, с помощью которой можно было бы расщеплять ядра атомов. Высокий научный авторитет и достижения коллектива Радиевого института во многом определялись тем, что его возглавляли академики, выдающиеся ученые В. И. Вернадский, а затем В. Г. Хлопин. Благодаря их усилиям в институте появилась хорошая материальная база для изучения физики атомного ядра и радиационной химии. [9]

Одновременно в Ленинградском физико-техническом институте создается ядерная группа во главе с академиком А. Ф. Иоффе и профессором И. В. Курчатовым. [10]

Третий центр исследований строения атома организовал А. Ф. Иоффе на Украине. По его инициативе в 1928 году в Харькове создали физико-технический институт, основу которого составили лучшие питомцы академика: К. Д. Синельников, А. И. Лейпунский и еще пятнадцать талантливых выпускников ленинградского физтеха.

Тогда же в Свердловск направляется И. К. Кикоин и другие физики, создавшие впоследствии известную на весь мир научную школу. [11]

В начале тридцатых годов появились первые крупные результаты. Вышла монография Г. А. Гамова "Строение атомного ядра и радиоактивность". В 1935 году опубликована книга И. В. Курчатова "Расщепление атомного ядра". Тогда же И. В. Курчатов, Б. В. Курчатов, Л. В. Мысов-ский и А.И. Русинов открыли явление ядерной изомерии — то есть таких ядер атома, которые при равном атомном весе и равном атомном номере обладают различными радиоактивными свойствами.

Уже в 1939 году Н. Н. Семенов, Ю. Б. Харитон и Я. Б. Зельдович обосновали возможность цепных ядерных реакций в виде взрыва. Расчеты Харитона и Зельдовича, опубликованные в 1940 году, показали, что в природном уране самоподдерживающейся цепной реакции не происходит. Для этого природный уран необходимо обогатить изотопом урана-235 и замедлить скорость движения нейтронов с помощью тяжелого водорода или тяжелой воды. [12]

Накануне войны в РИАНе заработал первый в Европе циклотрон. В 1940 году под руководством профессора И. В. Курчатова исследователи К. А. Петржак и Г. Н. Федоров открыли самопроизвольное деление ядер урана. [13]

Раньше многих практическую значимость открытий в области физики атомного ядра понял академик В. И. Вернадский. По его настоятельному предложению 25 июня 1940 года на заседании отделения геолого-географических наук было решено разработать перечень мероприятий по использованию запасов урановых руд в СССР.

Как это обычно происходит, разработку мероприятий поручили инициатору заседания, а также академикам В. Г. Хлопину и А. Е. Ферсману.

12 июля 1940 года три академика направляют письмо со своими предложениями в адрес заместителя председателя Совета Народных Комиссаров СССР Н. А. Булганина. В нем они подчеркивали, что открытие деления ядер урана под воздействием нейтронов "ставит на очередь вопрос о возможности технического использования внутриатомной энергии". Ученые обращали внимание члена правительства на то, что "важность этого вопроса вполне сознается за границей и, по поступающим оттуда сведениям, в Соединенных Штатах Америки и Германии лихорадочно ведутся работы, стремящиеся разрешить этот вопрос, и на эти работы ассигнуются крупные средства" [14]. Авторы письма считали, что недооценка важности нового направления в науке и технике может привести к серьезному отставанию Советского Союза в решении проблемы использования внутриатомной энергии от зарубежных стран. Чтобы этого не произошло, ученые предлагали создать Государственный фонд урана, форсировать строительство циклотрона в Москве и срочно приступить к исследованию методов разделения изотопов урана и конструированию соответствующих установок.

Однако это обращение в Кремле было воспринято равнодушно. Совнарком всего лишь дал указание Президиуму Академии наук возглавить организацию и координацию исследований по урановой проблеме. Крупных ассигнований выделено не было.

30 июля 1940 года в соответствии с указаниями правительства Президиум утвердил "Урановую комиссию", председателем которой назначили выдающегося радиохимика, академика В. Г. Хлопина.[15] Это был удачный выбор. В. Г. Хлопин не только досконально знал тонкости урановой проблемы, но и умел соединить фундаментальные исследования с промышленным производством.

В. Г. Хлопин решил объединить вокруг комиссии лучших советских ученых многих специальностей. Этого требовала комплексная программа работ по урану. Она предусматривала поиск урановых руд и способов ее переработки; разработку методов получения сверхчистого урана; исследование механизмов деления ядер урана и тория; исследование цепных ядерных реакций в смеси урана и различных замедлителей нейтронов; разработку методов разделения изотопов урана.

В октябре 1940 года создается подкомиссия под руководством академика А. Е. Ферсмана по поиску, разведке и эксплуатации урановых месторождений. Геологи и геохимики активно взялись за работу и всего за полгода провели исследование радиоактивности вод и горных пород района Кавказских Минеральных Источников. [16]

На 1941 год Академия наук планировала значительно расширить круг исследований. Физики Ленинграда и Харькова должны были выяснить механизм деления атомов урана и разработать методы разделения его изотопов. Геологам и геохимикам поручалось отработать методы поиска месторождений урана на практике в различных районах СССР. Однако война нарушила все планы.

Значительная часть ученых ушла в действующую армию и пала в ходе сражений. Другая забросила урановую проблему и занялась работами, необходимыми для фронта. И. В. Курчатов и А. П. Александров разрабатывали методы размагничивания корпусов кораблей и чуть не погибли в осажденном Севастополе. Ю. Б. Харитон и Я. Б. Зельдович совершенствовали обычную взрывчатку. А. Д. Сахаров на уральском заводе придумывал один за другим методы контроля качества корпусов артиллерийских снарядов… А в это время на Западе работа по созданию атомной бомбы шла уже полным ходом.

После испытания первой советской атомной бомбы И. В. Курчатов как-то сказал:

— Все это могло произойти и раньше, если бы не было нелепой двухлетней заминки. В конце концов размагничивать корабли могли и без нас…

В то время, как все работы по урановой проблеме были свернуты, руководители внешней разведки, отвечавшие перед Сталиным за научно-технический шпионаж, не забыли об атомной бомбе.

Сталин еще в начале 30-х годов требовал от внешней разведки вести настоящую охоту за техническими и научными новинками, которые разрабатывались в наиболее развитых странах Запада. Использовалась любая возможность, чтобы получить преимущество в гонке вооружений, развернувшейся в Европе после прихода Гитлера к власти.

Промышленным, научно-техническим шпионажем занимались внешняя разведка НКВД, Главное разведуправление Генерального штаба и стратегическая разведка. Агенты последней, глубоко законспирированные за рубежом, выходили, минуя аппарат, на Берию, фактического руководителя всей советской разведки. В его кабинет на Лубянке стекалась информация из самых разных стран мира. Многие технические новшества Запада выкрадывались, копировались, при возможности модифицировались и производились в СССР, но уже под другими наименованиями.

К весне 1942 года советская разведка располагала информацией о крупномасштабных мерах, предпринятых правительствами Англии, США и Германии по созданию атомного оружия. Отдельная, большая по объему записка была составлена для информирования Сталина о состоянии дел по урановой проблеме в Великобритании. [17] Напомним, что еще ранее, в ГКО, Сталину и Курчатову писал о необходимости начать работу по созданию атомной бомбы Г. Н. Флеров, а в апреле 1942 года к Сталину с аналогичной просьбой обратились академик А. Ф. Иоффе и уполномоченный Государственного Комитета Обороны В. С. Кафтанов.

Сегодня мы уже располагаем текстами этих документов. Анализ их содержания показывает, что заставить Сталина немедленно действовать они не могли. Слишком незначимой была содержащаяся в них информация по сравнению с прямой и страшной угрозой по-прежнему нависавшей над Москвой со стороны вермахта. Но насторожить эта информация, стекавшаяся к Сталину из разных источников, вполне могла. Он дал указание обсудить этот вопрос на заседании Государственного Комитета Обороны с участием академиков А. Ф. Иоффе, Н. Н. Семенова и В. Г. Хлопина. Возможно, Л. П. Берия убедил Сталина обратить внимание на этот вопрос. Став незадолго до этого заместителем председателя Совнаркома СССР, нарком НКВД курировал производство боеприпасов и не мог не понимать огромных преимуществ принципиально новой взрывчатки.

Видимо, Берия что-то смог внушить Хозяину и тот решил выяснить мнение авторитетных для него ученых.

Заседание комитета началось с лаконичного вступления Сталина. Он предложил заслушать сообщение Берии о данных разведки по созданию атомного оружия на Западе. Для членов Государственного Комитета Обороны даже сама терминология доклада была непонятной. Объективную оценку услышанному могли дать только приглашенные ученые. Из всех троих Сталин лучше знал и ценил главу советской школы физиков, которого так и называли "папа Иоффе". После информации Берии Сталин обратился к академику:

— Товарищ Иоффе, скажите членам Государственного Комитета Обороны, могут ли они доверять сообщениям нашей разведки?

Академик был готов к такому вопросу, но волнение не дало ему сразу говорить. Наконец, глубоко вздохнув и не отрывая взгляда от медленно ходившего по кабинету Верховного Главнокомандующего, Иоффе произнес:

— Товарищ Сталин, открытие Ганом и Штрассманом в 1938 году возможности осуществления самоподдерживающейся цепной реакции сделало создание атомной бомбы принципиально возможным. Однако процесс реализации атомного проекта займет не менее 10–15 лет, а может быть, и больше.

Иоффе умолк и посмотрел на коллег, те в знак согласия закивали.

Ни выражение лица, ни голос Верховного не выдали его отношения к услышанному, когда он спросил:

— А нельзя ли, товарищ Иоффе, эти сроки сократить, чтобы помочь героической Красной Армии в войне?

Все, кто общался со Сталиным, знали, что неискренности он не прощал, и поэтому ученый ответил на вопрос Верховного, не кривя душой:

— Нет, товарищ Сталин. Как вы помните, в конце августа 1940 года физики Курчатов, Харитон, Русинов и Флеров писали вам о принципиальной возможности получения атомного оружия и предлагали развивать исследования в этом направлении. (Сталин тогда приказал С. В. Кафтанову, председателю Комитета по делам высшей школы при Совнаркоме СССР выяснить, почему эти ученые не занимаются имеющими практическое значение работами, а пускают народные деньги на ветер. Осталось без ответа и письмо в Совнарком на аналогичную тему Н. Н. Семенова — прим, автор.) А теперь сроки упущены. За прошедшие два года западные физики ушли далеко вперед, особенно в США. Догнать их советским ученым в условиях войны невозможно.

— Почему? — задал вопрос молчавший до сих пор Г. М. Маленков.

— Для реализации уранового проекта необходимо большое количество ученых, специально подготовленных инженеров, техников, рабочих. Нужны многомиллиардные капиталовложения для создания материальной базы научных исследований, сооружения и эксплуатации большого количества промышленных предприятий. Потребуется создать принципиально новые технологии, получить сверхчистые материалы никогда в СССР не производившиеся. Наконец, у нас нет разведанных месторождений урана, необходимо организовать их поиск, построить шахты, обогатительные фабрики.

Иоффе, естественно, не стал напоминать Сталину о том, что на сессии Академии наук в 1936 году возглавляемый им Ленинградский физико-технический институт был подвергнут жесткой критике "за отрыв от практических нужд социалистического строительства". В конце 30-х годов были арестованы Л. Д. Ландау и В. А. Фок. Погибли в лагерях С. П. Шубин, А. А. Витт и М. П. Бронштейн. В 1938 году последовал разгром "троцкистов" на физическом факультете Московского государственного университета. Испугавшись сталинского террора, не вернулся на Родину из заграничной командировки выдающийся молодой физик Г. А. Гамов. Несколько лет не мог работать из-за сильнейшей депрессии, вызванной преследованиями правительства, будущий Нобелевский лауреат, любимый ученик великого Э. Резер-форда П. Л. Капица. Беспощадной обструкции подверглись сотрудники Физического института АН СССР (ФИАН) Б. М. Гессен и будущий Нобелевский лауреат И. Е. Тамм. Сталин обвел взглядом собравшихся.

— Будем заканчивать, — сказал он. Все молчали.

— Если никто не возражает, — Сталин выдержал паузу, — мы можем принять решение и учредить совещательный научный орган для организации и координирования работ по созданию атомного оружия. Результаты нашей встречи мы оформим решением Государственного Комитета Обороны. Контроль за его выполнением поручим товарищу Молотову. Впредь атомный проект будем называть Программой номер один. НКВД в лице товарища Берии поручим обеспечение этой Программы всем необходимым, а также сбор информации о работах по атомной бомбе за рубежом.

Так закончилось первое официальное заседание правительства, посвященное атомному проекту. Однако его реализацию пришлось отложить: период весеннего затишья на фронте закончился. Потерпев жестокое поражение в боях под Харьковом и в излучине Дона, Красная Армия откатилась далеко на восток, к Волге и Кавказу. Началась величайшая Сталинградская битва, победа в которой потребовала неимоверного напряжения всех сил страны.

Члены Государственного Комитета Обороны были всецело поглощены делами на фронте. Молотов совершил длительный вояж за океан для укрепления сотрудничества с союзниками. Кроме загруженности по линии Наркомата иностранных дел, много времени и сил у него отнимала работа по организации танкового производства. Лаврентия Берию Сталин назначил членом Военного совета Северо-Кавказского фронта.

В это время многие ученые находились вместе с Ленинградским физико-техническим институтом в эвакуации в Казани. Обсуждение на семинаре физтеха доклада молодого физика Г. Н. Флерова, который он посвятил осуществлению на практике ядерной цепной реакции, разделило аудиторию на две части.

Старшее поколение физиков во главе с А. Ф. Иоффе по-прежнему считало создание атомного оружия делом отдаленного будущего. Они подчеркивали, что даже незначительное отвлечение сил и средств науки от помощи фронту нерационально и даже непатриотично. Молодые исследователи И. В. Курчатов и А. И. Алиханов поддержали Г. Н. Флерова. Как показало время, они оказались правы.

В середине 1942 года Молотов, выполняя решение ГКО, начинает поиск кандидатуры на пост научного руководителя уранового проекта. Он обратился к чекистам, чтобы ему дали список надежных физиков, на которых можно положиться. Однако вызванный на беседу П. Л. Капица от предложения Молотова неожиданно отказался. Ученый повторил уже известные аргументы о нереальности получения бомбы в ближайшие годы. Впоследствии отказ П. Л. Капицы дал повод обвинять его в отсутствии патриотизма. Но сам ученый считал иначе. Он писал Н. Бору о том, что нельзя допустить, чтобы судьбы мира определяли небольшие группы политиков, народы Земли не должны быть заложниками их амбиций и авантюр. Можно предположить, что П. Л. Капица не хотел вооружать непредсказуемого и агрессивно настроенного Сталина атомной бомбой. [18]

Через некоторое время отказался от предложения быть научным руководителем урановой проблемы и А. Ф. Иоффе. Он "как-то неясно к этому отнесся", утверждал впоследствии Молотов. [19].

После столь явного демарша Сталин приглашает к себе на дачу "самых авторитетных ученых в атомных делах". Существует много легенд об этой встрече, начиная с состава ее участников. Все известные нам источники среди участников встречи единогласно называют только А. Ф. Иоффе. С большей или меньшей степенью вероятности вслед за ним можно назвать С. И. Вавилова, В. И. Вернадского, П. Л. Капицу, В. Г. Хлопина, А. П. Виноградова. В ходе обсуждения кандидатур на пост научного руководителя ура' новой проблемы были названы А. Ф. Иоффе, А. И. Алиханов и И.В. Курчатов. Первый поблагодарил Сталина за доверие, но вновь отказался от предложения.

На последовавшем затем заседании Государственного Комитета Обороны Сталин объяснил происшедшее так:

— Иоффе и Капица ближе всех стоят к атомным делам, но оба они уже имеют мировую славу, и к тому же — директора крупных научно-исследовательских институтов. Если поручить решать такую важную проблему им, то она станет серьезной помехой в их повседневной работе.

Разумеется, Сталин знал, что Капица обладал крупными организаторскими способностями. Ему удалось в тяжелейших условиях 1942–1944 годов наладить получение жидкого кислорода в промышленных масштабах, он руководил целым главком, имел опыт работы с правительством. Но Сталин уже понимал, что академическая элита готова вести работу лишь на лабораторном, привычном для себя уровне.

Сталин заключил:

— Надо подыскать талантливого и относительно молодого физика, чтобы решение атомной проблемы стало единственным делом его жизни. А мы дадим ему власть, сделаем академиком и, конечно, будем зорко его контролировать. [20]

Первоначально список кандидатур составлял около пятидесяти фамилий. Очень быстро он сократился до нескольких имен. В начале осени 1942 года остановились на двух претендентах. Наиболее реальным казался тридцативосьмилетний профессор, ученик Иоффе, лауреат Сталинской премии Абрам Исаакович Алиханов. Блестящий ученый, человек с сильным характером, самолюбивый, целеустремленный, очень работоспособный — он был хорошо известен как в научном мире, так и в коридорах власти.

Игоря Васильевича Курчатова в Москве практически не знали. О нем ходили слухи, что молодой профессор избалован вниманием "папы Иоффе", слишком разбрасывается, перескакивает с одной модной научной темы на другую. Однако во всем, за что он брался, Курчатов добивался быстрого успеха, ощутимых научных результатов. Складывается впечатление, что талант Курчатова был сродни моцартовскому: та же внешняя, кажущаяся легкость решения проблем творческого характера, основанная на колоссальной работоспособности, замечательном интеллекте, способном увидеть проблему там, где другие ученые ее не видели. Но и недоброжелателей у него было немало. Особенно в консервативных академических кругах. Курчатов раздражал их своим талантом, и они мстили ему, забаллотировав на выборах в члены-корреспонденты Академии наук.

Удивительный самородок, Курчатов родился 12 января 1903 года на Южном Урале, в поселке Симского завода Уфимской губернии (сейчас Сим — в составе Челябинской области). Закончил Таврический (Крымский) университет в Симферополе. С 1926 года Курчатов работал научным сотрудником Ленинградского физико-технического института — "детского сада папы Иоффе", из которого вышла великолепная плеяда физиков, создавших авторитет советской науке. Именно Иоффе настойчиво рекомендовал назначить научным руководителем атомного проекта Курчатова. Только в нем, считал основатель школы советской физики, наиболее органично сочетался талант ученого и руководителя, обладающего харизмой — ярко выраженными качествами лидера. Курчатов легко находил общий язык с любым человеком, буквально очаровывал всех, кто с ним общался. При этом он был принципиален, когда этого требовали обстоятельства — жестким, но не жестоким, а требовательным руководителем. Высокая требовательность сочеталась с искренним, непоказным уважением к окружающим. Наверное, поэтому без крика, угроз "стереть в лагерную пыль" он умел заставить своих коллег работать с полной отдачей сил. Поверив Игорю Васильевичу, люди шли за ним до конца.

В октябре 1943 года Курчатов был вызван из Казани в Москву на "смотрины". Первая же беседа в Москве изменила ситуацию в пользу Игоря Васильевича. Его невозможно было не полюбить. Черные, блестящие глаза, казалось, обладали невероятным магнетизмом, обаятельная улыбка, здоровый оптимизм, чувство юмора производили на собеседников яркое впечатление.

В январе 1943 года И. В. Курчатов, А. И. Алиханов и профессор из Свердловска И. К. Кикоин были приняты наркомом химической промышленности М. Г. Первухиным, который вместе с В. М. Молотовым занимался организацией новой отрасли промышленности. По его поручению ученые составили докладную записку в Совнарком, в которой изложили свой план работ по созданию атомного оружия. Он предусматривал создание головного научно-исследовательского института по изучению теоретических и практических проблем атомного реактора, немедленное развертывание полномасштабных исследований по радиационной химии и отработку технологии извлечения урана из различных руд. [21]

Однако для начала урановую руду требовалось найти. Для изучения плутония, в природе не существующего, нужно было построить циклотрон, научиться производить особо чистый графит. Теоретические расчеты ученые предлагали проверить на экспериментальном атомном реакторе и уже на основе его эксплуатации построить крупный промышленный реактор для получения плутония. Параллельно предлагалось разработать конструкцию атомной бомбы и, наконец, испытать ее.

С запиской ученых и планами развертывания исследований ознакомился Л. П. Берия. Через несколько дней все трое ученых оказались в его кабинете на площади Дзержинского. Беседа продолжалась недолго. Больше всего было вопросов к Курчатову. И о биографии ученого, и о том, с чего, по его мнению, начинать работу над осуществлением атомного проекта, и о многом другом.

На следующий день Берия рассказал Верховному о своих впечатлениях, возникших в ходе встречи с учеными. Предложил остановить выбор на Курчатове. Сталин внимательно выслушал мнение Берии и сказал:

— Ну что ж, Курчатов так Курчатов. Раз вы считаете, что этот человек необходим — пожалуйста.

И неожиданно добавил:

— Знай только, что Курчатов встретит очень сильное сопротивление маститых ученых…

По-видимому, Сталин имел свои, параллельные НКВД источники информации и навел справки о вероятных кандидатах в научные руководители атомного проекта. [22]

15 февраля 1943 года было принято решение Государственного Комитета Обороны о создании единого научного центра во главе с И. В. Курчатовым, ответственным за создание атомного оружия в СССР. Центр получил скромное название — "Лаборатория N 2 Академии наук СССР", не соответствующее крупномасштабным задачам, стоящим перед ее коллективом. Сталин считал, что это необходимо для соблюдения секретности. Именно поэтому формально не изменилось и положение Курчатова. 14 августа 1943 года он был переведен из Ленинградского физико-технического института заведующим Лаборатории N 2.

С февраля 1944 года лаборатории N 2 присвоили статус института. С 1949 года она получила название ЛИПАН (Лаборатория измерительных приборов Академии наук), затем — Институт атомной энергии им. И. В. Курчатова, а сейчас это Российский научный центр "Курчатовский институт".

Все работы по обеспечению добычи урана и строительству промышленных предприятий Государственный Комитет Обороны поручил Наркомату внутренних дел. Еще задолго до войны в его недрах были организованы два мощных производственных главка — горно-металлургический и строительный. Более миллиона заключенных выполняли огромный объем работ практически бесплатно. Однако на начальном этапе выполнения "программы № 1" вся мощь НКВД не требовалась. Основная нагрузка падала на Управление № 9, ведавшее специальными институтами и конструкторскими бюро — "золотыми шарашками" как их еще называли. В них находились высококвалифицированные специалисты, осуществлявшие разработку новейших образцов военной и гражданской техники и технологии. НКВД мог обеспечить и необходимый режим секретности.

Работу по осуществлению "уранового проекта" в рамках Наркомата внутренних дел возглавил заместитель Л.П. Берии генерал-лейтенант Авраамий Павлович Завенягин.

В самом начале 1943 года Завенягина вызвали к Сталину. Как пишет Ю.Н. Елфимов в книге "Маршал индустрии", генерал попал на совещание. Сталин без вступления спросил:

— Товарищ Завенягин… Вот вы металлург и горняк. Вам известно что-либо о запасах урана и графита?

Завенягин задумался:

— Насколько мне известно, графит есть в Сибири, на Нижней Тунгуске, в районе Курейки. В отношении урановых руд… ничего не могу сказать.

— А найти необходимо, — продолжал Сталин. — Обязательно. И графит, и уран. И немедленно начать добычу. Это очень важно сейчас… Вам, очевидно, придется работать над выполнением важного государственного задания вместе с товарищем Курчатовым… Вы не знакомы? Знакомьтесь…

К Завенягину подошел высокий человек с большой черной бородой, улыбнулся, подал руку. [23]

Было тогда Авраамию Павловичу неполных сорок два года, но опыт руководства крупными стройками и промышленными предприятиями он накопил огромный. Рано проявив организаторские способности, Завенягин еще студентом одновременно работает проректором Московской горной академии.

В возрасте тридцати одного года Завенягин уже директор крупного металлургического завода в Днепропетровске. Три незабываемых года Авраамий Павлович руководит Магнитогорским металлургческим комбинатом. После смерти наркома тяжелой промышленности его переводят в Москву на должность первого заместителя Наркомтяжпрома. Через год он подвергся преследованиям, был снят с работы и направлен за Полярный круг на строительство Норильского горно-обогатительного комбината. Перед самой войной, в марте 1941 года, его вызвали в Москву и назначили заместителем наркома внутренних дел по строительству. В годы Великой Отечественной войны А.П. Завенягин руководил строительством Челябинского, Нижне-Тагильского металлургических заводов и многих других крупнейших предприятий тяжелой промышленности.

Огромный опыт Завенягина должен был помочь решить сложнейшие проблемы создания научной и производственной базы атомной промышленности.

В некоторых публикациях [24] подчеркивается, что стройки НКВД находились на уровне рабовладельческого общества; отсутствие механизмов и неограниченное количество заключенных, якобы полная безответственность и безнаказанность крупных руководителей уровня А.П. Завенягина — довершают картину атомного ГУЛАГа. Было и такое, но останавливаться на констатации этих очевидных особенностей строек 30-40-х годов — значит заведомо упрощать далеко неоднозначную роль ГУЛАГа и его руководителей.

Что касается Завенягина, то, в отличие от многих руководителей "уранового проекта", связанных с органами ВЧК-ОГПУ-НКВД еще со времен гражданской войны, с ГУЛАГом он столкнулся только в тридцатые годы. Отставка с поста первого заместителя наркома тяжелой промышленности, "норильская эпопея", а затем совместная работа с Л.П. Берией воспитали в нем качества "солдата партии", о которых хорошо написал Александр Бек в повести "Новое назначение". Знаменательно, что прототипом главного героя в этой книге был И. Тевосян, с которым Завенягин учился в горной академии.

Как бы то ни было, но к 1943 году у А.П. Завенягина стали преобладать качества организатора производства и здесь, как мы увидим дальше, он добился выдающихся результатов.

С увеличением масштабов работ по "урановому проекту" руководство организациями НКВД переходит сначала к В.В. Чернышеву (первый заместитель наркома внутренних дел), а затем и к самому Берии. Однако А.П. Завенягин в течение десяти лет входил в первую пятерку руководителей атомной промышленности и умер на посту министра среднего машиностроения в 1956 году.

Будучи заместителем, теперь уже в Министерстве внутренних дел (с 15 марта 1946 года наркоматы переименовали в министерства), А.П. Завенягин руководил внушительной по численности армией заключенных, которая составляла в конце 1950 года 2,6 миллионов человек. На стройках МВД за 1951 год силами заключенных выполнено капитальных работ на 14,3 миллиарда рублей (в ценах того времени).

Кроме того, на специальном поселении находилось 2,3 миллиона человек, обязанные заниматься общественно-полезным трудом на предприятиях, за которыми они закреплялись. В случае уклонения от трудовой повинности поселение им заменялось лишением свободы на восемь лет. Лагерь грозил и за побег с места поселения.

Среди ста четырнадцати исправительно-трудовых лагерей, особые — те, что непосредственно работали на "урановый проект" — составляли менее десяти процентов — всего девять. [25] Официальная статистика здесь приходит в противоречие с реальной действительностью. Даже неполный подсчет показывает, что в 1951 году на объектах "уранового проекта" было занято не менее пятнадцати лагерей, в которых находилось около ста тысяч заключенных.

Следует признать, что структура ГУЛАГа и аппарат его управления представляли собой рационально отлаженный механизм.

Штатная численность центрального аппарата ГУЛАГа в марте 1953 года составляла всего 586 человек, включая обслуживающий персонал: машинисток, официанток в столовой и уборщиц.

Структура управления ГУЛАГа включала в себя несколько управлений. Первое занималось организацией режима содержания заключенных и предупреждением побегов. Заметим, что из лагерей "атомного ГУЛАГа" побеги происходили в основном в 1946–1948 годах, были и восстания заключенных.

Второе управление занималось организацией медико-санитарного и жилищно-бытового обслуживания заключенных. Сделать это было непросто, учитывая тяжелейшие последствия военной разрухи, голода 1946 года. Тем не менее, лагеря имели мощные подсобные хозяйства, от голода заключенные на стройках атомной промышленности не умирали.

Отдел охраны был малочисленным, как и сама охрана. Она составляла девять процентов от количества заключенных. В 1953 году охрана насчитывала 201 тысячу человек.

Третье управление ГУЛАГа руководило производственной и финансовой деятельностью исправительно-трудовых лагерей. В его состав входили Главки железнодорожного строительства, лесной, горно-металлургической промыщ-." ленности и Главпромстрой.

Кроме того, в систему управления ГУЛАГа входили: политотдел, культурно-воспитательный и организационный отделы. [26]

Хорошо отработанная на стройках первых пятилеток система ГУЛАГа показала, как мы увидим ниже, высокую эффективность и в осуществлении "уранового проекта".

Решение Государственного Комитета Обороны от 15 февраля 1943 года было крупным шагом на пути создания научной, сырьевой и строительной базы урановой программы. ГКО поручил И.В. Курчатову подготовить докладную записку о возможности и сроках создания атомной бомбы. Значительную помощь в ее написании оказали данные разведки. Здесь мы касаемся довольно щепетильного вопроса.

Многие десятилетия отечественному обывателю внушалось, что советская разведка — самая гуманная в мире. С экранов кинотеатров и страниц многих книг в сознание советских людей внедрялся образ нашего не шпиона, нет — разведчика, который" поглощен решением гуманных проблем: предотвращением войны, спасением таких городов как Краков. И это соответствовало действительности. Но была и другая сторона деятельности советской разведки — научно-технический и промышленный шпионаж. Об этом, как правило, предпочитали молчать. Между тем, именно в данном направлении ведомство Л.П. Берии достигло наиболее впечатляющих результатов. Сегодня это трудно отрицать. Другое дело, когда вспомогательная роль разведки подменяется гипертрофированными амбициями ее руководителей. Ярким примером здесь служит книга бывшего заместителя директора службы внешней разведки НКВД генерал-лейтенанта П.А. Судоплатова. В ней утверждается, что решающую роль в создании атомного оружия в нашей стране сыграла внешняя разведка. Советские ученые и инженеры якобы лишь механически скопировали американскую бомбу и получили за это звезды Героев Социалистического Труда, Сталинские премии и другие отличия. [27] Такая точка зрения — объяснимая реакция на замалчивание роли советской разведки в создании атомной бомбы.

Но это не значит, что с ней следует безоговорочно согласиться. На наш взгляд, главная заслуга внешней разведки — резкое сокращение сроков создания атомной бомбы и объема финансирования работ по "урановому проекту". Этот огромный успех советской разведки позволяет утверждать, что в сороковые-шестидесятые годы она была действительно одной из лучших в мире.

Однако П.А. Судоплатов в стремлении абсолютизировать роль разведки в создании советской атомной бомбы договаривается до того, что она фактически чуть ли не выполняла роль Академии наук, выложив нашим ученым всю информацию об американской бомбе. В доказательство этого тезиса он утверждает, что элита американского атомного проекта, включая Н. Бора, Э. Ферми, Р. Оппенгеймера якобы сотрудничала с СССР и способствовала передаче атомных секретов Советскому Союзу.

Заметим, что генерал от разведки писал свою книгу по памяти, не опираясь на документы и поэтому вольно или невольно ввел в оборот большое число явных нелепиц, несуразностей, а иногда просто абсолютной неправды. Так, он пишет в своей книге: "Ключевой момент в советской ядерной программе имел место в ноябре 1945 года. Первый советский атомный реактор был построен, но все попытки запустить его кончились провалом, случилась авария с плутонием". [28] Эта сентенция Судоплатова представляет собой полный абсурд, так как в ноябре 1945 года еще даже не начинали копать котлован под первый экспериментальный реактор лаборатории № 2. К нему приступили только в начале 1946 года.

Как после этого можно на слово, без подтверждения документами верить такому источнику истории создания советской атомной бомбы? Ответ очевиден.

Никто сегодня огромную роль разведки отрицать не может. На наш взгляд, она особенно рельефно проявилась в 1943–1945 годах, когда шел выбор стратегии создания атомного оружия в СССР.

На Лубянке и в Кремле рядом с кабинетами Берии Курчатову выделили по рабочей комнате, где он многие часы проводил за изучением документов, поступивших из-за рубежа. Сам Курчатов в письме Берии от 29 сентября 1944 года вспоминал, что тогда он "изучил 3000 страниц текста, касающихся проблем урана". [29]

На основе этих материалов, Курчатов подготовил свое заключение и направил его М.Г. Первухину. Вот документ.

Это заключение руководителя Лаборатории № 2 поступило затем в НКВД СССР со следующим сопроводительным письмом:

В это же время Курчатов рассмотрел добытые разведкой материалы исследовательских работ, проводимых английскими учеными-атомщиками, и подготовил заключение в Советское правительство:

В марте 1943 года в письмах к Первухину Курчатов сопоставил результаты советских физиков с информацией, полученной от разведки, и с удовлетворением отмечал, что открытия Петржака и Флерова полностью подтверждены исследованиями западных ученых.

Достижения советских физиков находились на уровне мировой науки. Поэтому Курчатов трезво и критически относился к материалам разведки, ничего сенсационного для него в них не было. Больше того, Курчатов сомневался, отражают ли полученные материалы действительный ход научно-исследовательской работы, и даже опасался, как бы они не оказались вымыслом, задачей которого явилась бы дезориентация советской науки. Он писал Первухину: "Некоторые выводы, даже по весьма важным разделам, мне кажутся сомнительными, некоторые из них мало обоснованными". Курчатов не скрывал своего удивления, что, к примеру, методам центрифугирования разделения изотопов урана западные ученые предпочли диффузионный метод. По инициативе Курчатова все данные разведки по атомному проекту проверялись и перепроверялись. Слепого копирования не было и быть не могло, часто принимались принципиально иные решения, чем на Западе, существенно улучшавшие качество уранового проекта.

И.В. Курчатов выбрал и осуществил удачную научную стратегию быстрого решения атомной проблемы. Он расчленил ее на ряд последовательных этапов и выделил главные задачи на каждом из них. И.В. Курчатов предложил сначала провести простейшие эксперименты по изучению свойств и характеристик атомного реактора, подкрепленных пусть еще недостаточно отработанной, но вполне приемлемой теорией.

Теория ядерных реакторов давала объяснение процессов, вызванных цепной реакцией распада ядер урана. Наибольший вклад в эту работу внесли И.И. Гуревич, Я.Б. Зельдович, Ю.Б. Харитон, И.Я. Померанчук, А.И. Ахиезер, B.C. Фурсов, С.М. Фейнберг, И.М. Франк. Отдельные теоретические вопросы разрабатывали Н.Б. Мигдал, М.С. Козодаев, И.С. Панасюк. Систематичное изложение теории атомных реакторов нашло отражение в неопубликованной книге А.И. Ахиезера и И.Я. Померанчука "Введение в теорию нейтронных мультиплицирующих систем (реакторов)". [32]

Согласно теории атомных реакторов плутоний для атомной бомбы можно получить только тогда, когда в ядра урана попадают и расщепляют их на две половинки нейтроны, летящие с низкой скоростью. Отсюда вытекала серьезная проблема: какое вещество эффективнее всего способно "погасить" скорость нейтронов.

Остановились на трех вариантах: графите, обычной воде и тяжелой воде. Разрабатывать эти направления поручили трем секторам Лаборатории № 2. Лидирующее положение среди них почти сразу занял сектор № 1 уранографитовых реакторов, которым руководил сам И.В. Курчатов. Вместе с ним работала целая группа выдающихся специалистов. Уже упоминавшийся нами И.С. Панасюк был заместителем И.В. Курчатова и решал огромное число организационных вопросов. Е.Н. Бабулевич разрабатывал систему управления и защиты реактора. Б.Г. Дубовский стал основателем службы дозиметрического контроля на атомных реакторах. Контроль за качеством урана и графита осуществлял И.Ф. Жежерун. Контрольно-измерительные приборы создавали В.А. Кулаков и Н.М. Конопаткин.

Принципиальным сторонником атомных реакторов, где замедлителем нейтронов служит тяжелая вода, был А.И. Алиханов. Действительно, для работы такого реактора требовалось в 15 раз меньше урана, чем с графитовым замедлителем. В условиях, когда в СССР в то время даже не были разведаны месторождения урана, это был серьезный аргумент в пользу реакторов на тяжелой воде. Однако во всем Советском Союзе было не больше двух килограммов тяжелой воды, а требовались ее десятки тонн. Процесс ее получения был очень дорогим и требовал колоссального количества электроэнергии. Руководители уранового проекта считали, что графит производить дешевле и быстрее, чем тяжелую воду. Спустя десять лет опыт работы того и другого типа реакторов показал, что тяжеловодные имеют больше плюсов, чем уранграфитовые. Но "поезд, что называется, ушел" и преимущественное развитие в советской атомной промышленности получили уранграфитовые реакторы.

Если плутониевую бомбу можно было получить тремя методами, то урановую бомбу — двумя: газодиффузионным и электромагнитным. Разработку газодиффузионного метода получения урановой бомбы возглавил И.К. Кикоин, вызванный для этого Курчатовым из Свердловска в Москву. Метод электромагнитного разделения изотопов урана разрабатывала группа исследователей под руководством Л.А. Арцимовича в составе другого сектора Лаборатории № 2.

Чрезвычайно важным было изучение физических и химических свойств плутония. Кроме атомного реактора в микроколичествах его можно было получить с помощью циклотрона. Однако в Москве циклотрона не было. Строить циклотрон на пустом месте было нереально — война!

Еще до войны начал действовать циклотрон в Ленинграде. И.В. Курчатов поручил Л.М. Неменову привезти из Ленинграда основные элементы циклотрона.

Двадцать пятого сентября тысяча девятьсот сорок четвертого года циклотрон начал наработку первых миллиграммов плутония.

Чтобы быть использованному в атомной бомбе, плутоний, после получения его в атомном реакторе, должен пройти ряд сложных химических процессов. Для разработки промышленной технологии выделения плутония из облученного нейтронами урана был привлечен академик В.Г. Хлопин. Напомним, что до войны В.Г. Хлопин являлся председателем "Урановой комиссии", однако оказалось, что она теперь не нужна. Более того, В.Г. Хлопину и В.И. Вернадскому весной 1943 г. не было известно, что решением Государственного Комитета Обороны созданы новые исследовательские структуры по урановой проблеме. Однако выход из этой болезненной для Хлопина ситуации был найден, в немалой степени благодаря тому, что основатель радиевой промышленности в России сумел преодолеть свои амбиции ради общего дела.

Под руководством Хлопина в разработку новой технологии включились ведущие специалисты Радиевого института: Б.А. Никитин, И.Е. Старик, В.М. Вдовенко, А.П. Ратнер, Г.М. Толмачев. [33]

Быстро возраставшее количество секторов в Лаборатории № 2 и предстоящее строительство атомного реактора требовали значительной территории.

Несколько дней Курчатов, Алиханов и сотрудник аппарата ГКО С.А. Белезин искали подходящее здание для лаборатории, пока не нашли на окраине Москвы в Покров-ско-Стрешневе большой пустырь с недостроенным зданием Всесоюзного института экспериментальной медицины. Как оказалось впоследствии, место было выбрано очень удачно, на перспективу.

В то время, как на окраине Москвы рос первый научный центр по исследованию урановой проблемы, за тысячи километров от столицы шли поиски урановой руды. Для работы первого экспериментального атомного реактора было необходимо не менее ста тонн урана. Накопление такого количества урана было сложнейшей задачей, так как в стране отсутствовала уранодобывающая промышленность. Поэтому первое решение Советского правительства по "урановому проекту" было принято еще 27 ноября 1942 года. Государственный Комитет Обороны поручил Наркомату цветной металлургии приступить к производству урана из отечественного сырья. Комитету по делам геологии при Совнаркоме поручалось проводить разведку урановых месторождений. В 1943 году в этом комитете был создан отдел радиоактивных элементов, а во Всесоюзном институте минерального сырья имени Н.М. Федоровского — специальный урановый сектор № 6. Его возглавил профессор Д.И. Щербаков. [34]

Поиск месторождений урановой руды на огромной территории мог продолжаться долгие годы. Уран был необходим немедленно. Поэтому любая информация о месторождениях сразу же проверялась, а в указанный регион направлялась экспедиция геологов. Одновременно систематической ревизии на содержание урана подверглись все образцы, собранные геологическими партиями в 20-30-е годы в процессе геологических съемок и поисков железа, полиметаллов, угля, ртути, вольфрама и т. д. Эта работа затянулась на годы. Основанием для столь длительных, трудоемких исследований послужил опыт открытия уранового месторождения Табошар. Оно было открыто в Москве! В 1925 году в лаборатории Радиевого института исследовались образцы горных пород из разных районов страны. Ученые установили радиационную активность образцов, собранных в окрестностях древнего полиметаллического рудника Табошар. Химические анализы показали высокое содержание урана. [35] Здесь начал действовать первый в стране урановый рудник.

Урановый рудник в Табошарах мог покрыть потребности в уране только на треть. Поэтому в декабре 1944 года Государственный Комитет Обороны принял решение создать в Средней Азии крупное уранодобывающее предприятие на базе семи рудников и пяти заводов. Это предприятие получило название комбината № 6. Недалеко от Ленинабада (Ходжент) строился поселок Чкаловск, рядом с которым позже возвели основной гидрометаллургический завод, где стала перерабатываться урановая руда с различных месторождений. В марте 1945 года комбинат возглавил Б.Н. Чирков, работавший до этого директором Джезказганского, а затем Тырныаузского комбинатов цветной металлургии.

Урановые руды залегали в горах на высоте от одного до двух километров, куда, конечно, не было никаких дорог. Прокладывали в эти места тропы и в мешках, навьюченных на ишаков и лошадей, вывозили первые тонны руды на первый опытный завод.

Процесс становления уранодобывающей отрасли шел с огромными трудностями, и еще несколько лет производство урана не могло обеспечить потребностей атомной промышленности.

В начале 1945 года геологам зачитали приказ о поощрениях за открытие промышленных месторождений урана. За месторождение с запасами тысяча тонн и больше присваивалось звание Героя Социалистического Труда, присуждалась Сталинская премия первой степени, гарантировалась пожизненно двойная зарплата вне зависимости от места последующей работы и занимаемой должности, а также обеспечивались привилегии при поступлении детей в высшие учебные заведения. Однако несмотря на последовавшие затем открытия десятков крупных месторождений, ни один из геологов в полной мере все льготы и поощрения, предусмотренные этим приказом, не получил.

"В первое время разведку вели почти без приборов, — вспоминает профессор М.Н. Альтгаузен, — электроскоп ведь, скорее лабораторное, чем полевое оборудование, да и не очень надежен он. Потом уже появился настоящий полевой прибор, реагирующий на альфа-излучение. Но весил он почти 20 кг, поэтому в геологическую партию "уранщиков" брали очень крепких мужчин. Позже ВИМС разработал аэрометод — разведку с самолета, что было намного эффективнее. Этим методом разведаны невообразимо большие запасы черных сланцев в Эстонии, у Иссык-Куля, Уч-Кудуке и в других местах. Не брезговали и малыми, но с достаточной концентрацией месторождениями. Например, рудник Бутыгичаг на Колыме, урановый концентрат оттуда возили самолетами…" [36]

К началу 1945 года Табошарское рудоуправление было единственным действующим горнопромышленным предприятием, которое все еще находилось в стадии промышленной разведки и подготовки, а не эксплуатации. К концу 1946 года отечественного урана было недостаточно даже для 50 % загрузки опытного реактора Ф-L В 1945 году комбинат № 6 все же добыл 18 тыс. тонн урановой руды и выдал около 7 тонн урана. [37]

Такое положение с ураном правительство признало нетерпимым. Для увеличения производства урана в феврале 1946 года, принято решение о строительстве опытного завода и разведочно-эксплуатационной шахты в Эстонии, в 20 километрах от Нарвы. Однако и это предприятие не могло кардинально изменить ситуацию.

Когда стало ясно, что дефицит урана отечественная промышленность покрыть не сможет, были предприняты попытки найти уран за рубежом. В 1945 году специальная комиссия, в состав которой входили Завенягин, Кикоин, Харитон, обнаружила в Германии около ста тонн урана. Часть из них пошла на экспериментальный реактор Ф-1 в Лаборатории № 2.

Но для промышленного реактора немецкого урана не хватало. Его основным поставщиком должен был стать среднеазиатский горнообогатительный комбинат. Однако даже ввод в Средней Азии в 1947 году мощностей по добыче двухсот тонн урановой руды в сутки оказался недостаточным для первого промышленного реактора.

Острый дефицит урана ставил под угрозу пуск двух заводов по обогащению урана в Свердловской области, а значит, изготовление атомной бомбы с урановой взрывчаткой. Энергичные административные меры, как организация специального управления по поиску урановых руд, быстрого результата не принесла. Правда, в 1948 году геолог Тищенко открыл Удоканское месторождение, но оно находилось в абсолютно недоступных для промышленной эксплуатации суровых условиях Витимского нагорья. [38]

В 1945–1946 годах найдены месторождения в Туве и Кара-Сук, но из-за большой удаленности от железной дороги (900 км), сложных геологических условий и относительной бедности руд (0,03 % урана) от эксплуатации пришлось воздержаться.

Пригодными для эксплуатации оказались месторождения на Украине — Желтореченское и Первомайское. Министерство черной металлургии построило шахты для одновременной добычи урана и железа. В 1947 году началась разработка угольного месторождения на озере Иссык-Куль в Киргизии.

Однако это не могло кардинально решить проблему недостатка урана. Поэтому одновременно с развертыванием поиска месторождений урана в Советском Союзе принимаются меры для организации ввоза урана с территории Восточной Германии и Чехословакии, где в Саксонии (ГДР) и Чехии (Яхимобо) уран добывали еще в девятнадцатом веке.

23 ноября 1945 года между Чехословакией и СССР был заключен договор, предусматривающий поставку урана из Яхимовского месторождения.

В октябре 1946 года заключается соглашение о развитии урановых рудников в Саксонии. Для повышения эффективности добычи урановой руды в Восточной Германии 10 мая 1947 года на территории ГДР было организовано отделение советского государственного акционерного общества "Висмут". Немалый вклад в организацию его работы внесли А.П. Завенягин и П.Я. Антропов. [39]

Несмотря на все попытки ликвидировать острый недостаток урана, в сороковые годы этого сделать не удалось. Разведанные запасы урана на территории СССР были ничтожно малы и недостоверны.

Для преодоления отставания добычи урановой руды от быстро растущих потребностей отрасли 27 декабря 1949 года решением Совета Министров СССР образовано Второе Главное управление во главе с П.А. Антроповым. Это способствовало постепенному преодолению отставания добывающей подотрасли. Добыча урана стала постепенно увеличиваться, затем, в 70-е годы, приобрела устойчивые высокие темпы. Коренное изменение ситуации произошло благодаря завершению строительства в шестидесятые годы Восточного горнообогатительного комбината на Украине, Лермонтовского рудоуправления под Пятигорском, Прикаспийского горнохимического комбината, Целинного и Навойского горнохимических комбинатов, Малышевского рудоуправления в Курганской области, Приаргунского горнохимического комбината в Забайкалье.

Отдавая должное колоссальной мощи уранодобывающей промышленности СССР в 60-80-е годы, не следует забывать, что эксплуатация первых атомных реакторов и заводов по обогащению урана проходила в условиях острого недостатка последнего.

В атомный реактор требовался не просто уран, а металлический уран в виде цилиндрических блоков, герметически очехлованных алюминиевой оболочкой. Проблемой технологии получения металлического урана с 1943 года занимался Государственный институт редких металлов Наркомата цветных металлов, которым в 1943–1946 годах руководил А.П. Зефиров.

Для решения проблемы в институте была образована Лаборатория № 1. Ее возглавила З.В. Ершова, прошедшая в тридцатые годы хорошую школу в лаборатории Марии Кюри. Лаборатория находилась в ведении Девятого управления НКВД. В начале 1944 года сотрудники лаборатории впервые получили карбид урана и порциями по десять килограммов передавали в Лабораторию № 2. Чуть позже был получен первый килограммовый слиток металлического урана.

Возрастание круга задач, возникающих в работе с ураном, привело к организации в системе НКВД Научно-исследовательского института № 9, директором которого в январе 1945 года назначили В.Б. Шевченко. НИИ-9 пере-_ давалась вся тематика по урану, которая разрабатывалась в институте редких металлов. Кроме того, на НИИ-9 возлагалась разработка технологии выделения плутония из облученного в реакторе урана, создание технологии разделения изотопов урана методом центрифугирования и получения тяжелой воды. [40]

В соответствии с решением Совета Министров СССР от 27 ноября 1947 года создали специальный отдел "В". В его задачу входила разработка технологии получения металлического плутония и деталей из него для атомной бомбы. Отдел "В" возглавил академик Андрей Анатольевич Бочвар. Заместителями у него работали известные тогда ученые: член-корреспондент АН СССР Б.А. Никитин и академик И.И. Черняев. Позднее отдел "В" преобразовали в НИИ-9, а затем в НИИ органической химии. Над технологией получения металлического урана в тесном контакте с Лабораторией № 2 работал коллектив НИИ-627, руководимый профессором А.С. Займовским. [41]

Промышленное производство металлического урана решили организовать на заводе № 12 в городе Электросталь. Освоение нового производства проходило очень трудно, без видимых успехов. Сменили руководство завода, директором был назначен А.А. Каллистов, работавший до этого в Первоуральске Свердловской области. И дело пошло. Коллектив освоил, наконец, сложнейшую технологию.

Металлический уран в виде стержней стали получать в результате восстановительных плавок закиси-окиси урана с металлическим кальцием, который доставляли самолетами из Восточной Германии. Стержни подвергались механической обработке и резке на блоки, после чего герметизировались в алюминиевые оболочки.

Не менее сложной технической проблемой оказалось производство графита. Исследование графита, имевшегося в стране, показало его полную непригодность для использования в атомных реакторах, так как в нем было много примесей. Получение сверхчистого графита возложили на работников Лаборатории № 2 В.В. Гончарова и Н.Ф. Правдюка. Они передали на Московский электродный завод жесткие требования к готовому продукту. Достаточно сказать, что примесь бора не должна была превышать миллионных долей, а зольность — четырех тысячных процента (зольность — это вес золы, остающейся после полного сжигания графита, относительно его веса).

Директор завода жаловался:

— Ваши требования многие встречают в штыки. А мы им ничем возразить не можем: сами не понимаем, для чего такая дьявольская чистота графита?

— Сотрудники Лаборатории № 2 ничего вразумительного на это ответить не могли и тогда на заводе решили, что ученые заняты производством алмазов. [42]

Постепенно повышенные требования на заводе перестали восприниматься в штыки. В короткие сроки построили специальный цех и началась отработка новой технологии. Первая партия графита еще не отвечала всем требованиям ученых, но уже вторая партия графита, полученная с завода, успешно прошла контроль на чистоту.

Ефим Павлович Славский в то время работал заместителем наркома цветной металлургии. Именно на него была возложена персональная ответственность за производство графита. Ценой больших усилий удалось сделать почти невозможное. В октябре 1945 года получили графит нужной чистоты, которого только для экспериментального реактора требовалось несколько сотен тонн. Игорь Васильевич Курчатов приметил Славского (будущего министра среднего машиностроения) и пригласил его работать вместе над атомной проблемой. С тех пор их связывала не только работа, но и большая дружба на всю оставшуюся жизнь.

Только к концу Великой Отечественной войны была создана научная база данных, необходимых для постройки атомного реактора, и закончена подготовка для получения необходимого количества металлического урана, графита и тяжелой воды. Всего к атомной проблеме было привлечено не более 100 научных сотрудников. Атомной промышленности, способной создавать необходимое оружие, практически не существовало.

Отставание от Соединенных Штатов Америки, образовавшееся в 1941–1942 годах, Советскому Союзу не удалось преодолеть. Экономика страны с трудом выдерживала напряжение военных лет. На реализацию уранового проекта средств не хватало.

Но были и другие причины. Сказывалась старая болезнь тоталитарного режима: игнорирование рекомендаций ученых, пренебрежительное порой отношение к ним, ориентация на единоличное мнение вождя.

И.В. Курчатов постоянно апеллирует к руководителям правительства, обращая их внимание на серьезные упущения в осуществлении "уранового проекта". В письме к заместителю председателя Совета Народных Комиссаров, заместителю председателя Государственного Комитета Обороны, Народному комиссару внутренних дел Л.П. Берии от 29 сентября 1944 года он писал: "…за границей создана невиданная по масштабу в истории мировой науки концентрация научных и инженерно-технических сил". Курчатов пишет, что: "У нас же… положение дел остается совершенно неудовлетворительным.

Особенно неблагополучно обстоит дело с сырьем и вопросами разделения. Работа Лаборатории № 2 недостаточно обеспечена материально-технической базой. Работы многих смежных организаций не получают нужного развития из-за отсутствия единого руководства и недооценки в этих организациях значения проблемы". [43]

В мае 1945 года Курчатов и Первухин направили письмо Сталину, в котором выражали крайнюю неудовлетворенность темпами развертывания работ по урановой проблеме, критиковали за пассивность Молотова и возлагали на него ответственность за отсутствие к середине 1945 года промышленного производства урана, графита, контрольно-измерительных приборов для атомных реакторов и радиохимического производства.

Трудно сказать, как дальше развивались бы события, если бы не испытание атомной бомбы США 15 июля 1945года.

На Потсдамской конференции глав государств-победителей Сталин узнал по каналам разведки о первом атомном взрыве в пустыне под Аломогордо. Он был вне себя от гнева. Молотову и Берии пришлось пережить неприятные минуты, когда председатель ГКО обрушился на них с грубыми упреками. Сталин резко спросил, когда будет испытана атомная бомба у нас. Берия, слабо представляя реальные масштабы предстоящих работ, заверил, что бомба будет через два года. Сталина особенно возмутило, что испытание американцы провели в дни Потсдама. В этом он видел прямой вызов Советскому Союзу со стороны Америки, Англии.

Позднее была создана, а затем и тиражировалась многократно в книгах, фильмах и телевизионных передачах легенда о том, как Сталин из Потсдама звонил Курчатову и требовал от него ускорить создание советской атомной бомбы. В действительности он дал такое указание Берии и Молотову. [44]

Только после этого разговора состоялась множество раз описанная встреча Сталина с президентом США Гарри Трумэном. В своих мемуарах У. Черчилль писал: "24 июля, после окончания пленарного заседания… я увидел, как президент подошел к Сталину и они начали разговаривать одни, при участии только своих переводчиков. Я стоял ярдах в пяти от них и внимательно наблюдал эту важнейшую беседу. Я знал, что собирается сказать президент. Важно было, какое впечатление это произведет на Сталина… Казалось, что он (Сталин) был в восторге. Новая бомба! Исключительной силы! И может быть, будет иметь решающее значение для всей войны с Японией! Какая удача! Такое впечатление создалось у меня в тот момент, и я был уверен, что он не представляет всего значения того, о чем ему рассказывали. Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места. Если бы он имел хоть малейшее представление о той революции в международных делах, которая совершалась, то это сразу было бы заметно… на его лице сохранилось веселое и благодушное выражение… Я подошел к Трумэну. "Ну, как сошло?" — спросил я. "Он не задал мне ни одного вопроса", — ответил президент. Таким образом я убедился, что в тот момент Сталин не был особо осведомлен о том огромном процессе научных исследований, которым в течение столь длительного времени были заняты США и Англия и на которые Соединенные Штаты… израсходовали более 400 миллионов фунтов стерлингов… Советской делегации больше ничего не сообщали об этом событии, и она сама о нем не упоминала". [45]

Теперь хорошо известно, что Сталин как раз прекрасно был осведомлен о работах в области атомного оружия, о первом его испытании. Всего этого не знали тогда ни президент США, ни тем более премьер-министр Великобритании. Сталин умел скрывать свои чувства и эмоции, вводить собеседников в заблуждение. Блестяще справился с этой задачей он в Потсдаме. После разговора с Трумэном Сталин больше никому разносов не устраивал, но дал еще одно указание Берии подготовить предложения по форсированию уранового проекта.

Президент США Гарри Трумэн считал, что только атомное оружие может остановить притязания Сталина на всемирное господство. Как известно, победа Советского Союза над фашистской Германией в мае 1945 года фактически превратила СССР в сверхдержаву. США вынуждены были теперь считаться с позицией Советского государства по всем принципиальным вопросам международной жизни. Чтобы запугать советский нарой и Советское правительство и показать, кто на самом деле вершит судьбы мира, администрация США пошла на варварскую атомную бомбардировку японских городов Хиросимы и Нагасаки.

Советские люди и участники уранового проекта в том числе восприняли этот шаг правительства США как прямой вызов. Сотрудники Лаборатории № 2 совещались в кабинете Курчатова, когда диктор радио Юрий Левитан передал сообщение об атомном нападении США на Японию. Потрясенные этой зловещей новостью, физики еще и еще раз с тревогой слушали голос диктора.

— Вандализм! — кратко прокомментировал сообщение Лев Арцимович.

— Чудовищный акт! — заметил Леонид Неменов.

— Игорь Васильевич, во имя чего? Ведь разгром Японии очевиден. — Игорь Панасюк задал вопрос, написанный на лицах всех присутствующих. Курчатов в задумчивости теребил бороду:

— Думаю, это атомный кулак перед нашим лицом. [46]

Многие в СССР восприняли тогда трагедию Хиросимы и Нагасаки как покушение на плоды победы, стоившей нашей стране 26 миллионов человеческих жизней. Мысли своих коллег выразил директор ленинградского Радиевого института академик В,Г. Хлопин. Сообщив своим сотрудникам об атомной бомбардировке, Хлопин подчеркнул:

— У России хотят отнять плоды победы. Надо удесятерить темпы наших работ.

Август 1945 года стал переломным в деле создания в СССР ядерного оружия. Было начато осуществление огромной программы по созданию атомной промышленности. Для этого требовались колоссальные усилия практически всех отраслей народного хозяйства СССР, многих сотен тысяч советских людей. Естественно, что такие масштабы были не по силам Девятому управлению НКВД.

Сначала Сталин склонялся принять предложение Берии возложить все руководство атомной промышленностью на НКВД. В беседе с будущим первым министром атомной промышленности Б.Л. Ванниковым в августе 1945 года он говорил:

— Такое предложение заслуживает внимания. В НКВД имеются крупные строительные и монтажные организации, которые располагают значительной армией подготовленных рабочих, хорошими квалифицированными специалистами. Руководители НКВД располагают разветвленной сетью местных органов, а также сетью организаций на железной дороге и на водном транспорте. [47]

Однако затем Сталин посчитал, что наилучший вариант — выйти за рамки НКВД и создать Специальный Комитет, который должен находиться под контролем ЦК, работа его должна быть строго засекречена а сам Комитет должен быть наделен особыми полномочиями.

20 августа 1945 года решением ГКО такой специальный комитет был образован. В него вошло 9 человек, трое из которых — Л.П. Берия, Н.А. Вознесенский, Г.Н. Маленков, были членами Государственного Комитета Обороны. На Спецкомитет возлагалось руководство всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана: развитие научно-исследовательских работ, создание сырьевой базы по добыче урановой руды, организация промышленности по переработке урана, строительство атомно-энергетических установок, разработка и производство атомной бомбы. [48]

Спецкомитет действовал около восьми лет и был упразднен в соответствии с решением Президиума ЦК КПСС от 26 июня 1953 года в день ареста его председателя Л.П. Берии.

Руководитель всех работ по созданию атомного оружия в СССР более тридцати лет был фигурой умолчания. Потерпевшего поражение в жестокой схватке за власть Л.П. Берию расстреляли на основании Закона от 1 декабря 1934 года, ранее позволявшего самому бывшему наркому внутренних дел творить чудовищные беззакония и уничтожать неповинных людей.

В июле 1953 года Пленум ЦК КПСС единогласно постановил: "за предательские действия, направленные на подрыв Советского государства, исключить Л.П. Берию, как врага партии и советского народа, из членов Коммунистической партии Советского Союза и предать суду". [49] В выступлениях вчерашних соратников по Политбюро Берия был назван "мерзавцем, чудовищным злодеем, агентом иностранной разведки, гнусным провокатором". Специальное Судебное Присутствие Верховного суда СССР установило виновность Берии в измене Родине, организации антисоветской заговорщицкой группы в целях захвата власти и восстановления господства буржуазии, в совершении террористических актов против преданных Коммунистической партии и народам Советского Союза политических деятелей. Его обвинили и в преступлениях против революционного рабочего движения в Баку в 1919 году, когда Берия состоял на секретно-агентурной должности в разведке контрреволюционного мусаватистского правительства в Азербайджане, в том, что он завязал там связи с иностранной разведкой, а в последующем поддерживал и расширял свои тайные преступные связи с иностранными разведками до момента разоблачения и ареста. [50]

Хрущев за долгие годы работы рядом со Сталиным хорошо усвоил правила борьбы на политическом Олимпе. Сталин никогда не оставлял в живых поверженных противников, считая, что униженный и оскорбленный политик опа" сен, как раненый зверь. Поэтому проигравший был обречен.

Вот и сам Берия стал жертвой этого самого принципа: его историческая миссия оказалась не только в том, чтобы быть уничтоженным физически, но и стать козлом отпущения, нести ответственность за преступления и свои, и всей сталинской элиты. Персонифицировав в лице Берии наиболее одиозные проявления сталинизма, Хрущев и его окружение попытались представить Берию как едва ли не единственного виновника всех преступлений сталинского режима, прямыми участниками которых были и они сами. [51] С разоблачением Берии выступил только что назначенный министром (буквально за пять дней до Пленума) вновь созданного Министерства среднего машиностроения, член ЦК КПСС В.А. Малышев. Разоблачая своего предшественника, Малышев заклеймил его как врага народа.

Выступивший за ним будущий министр среднего машиностроения в 1955–1957 годах А.П. Завенягин, проработавший с Берией почти пятнадцать лет, заявил на Пленуме, что Берия был "туповат и любой член Президиума ЦК КПСС гораздо быстрее и глубже может разобраться в любом вопросе, чем Берия". [52]

Член ЦК КПСС Курчатов отказался выступить на Пленуме. Когда его склоняли к заявлению, что Берия всячески мешал созданию первой атомной бомбы, Курчатов заявил прямо: "Если бы не Берия, бомбы бы не было". [53]

…Берия был признан преступником в 1953 году, а за восемь лет до этого ему поручили возглавить решение жизненно важной для нашего государства урановой проблемы. Было ему тогда 45 лет, из них двадцать пять наполнены упорной борьбой за власть. Порожденный сталинизмом, Берия сумел максимально приспособиться к нему, отбросир нравственность, как совершенно бесполезное и опасное качество.

Однако нельзя не видеть очевидного: Берия за годы войны проявил себя как крупный администратор, способный решать самые сложные проблемы. Возглавив урановую проблему, Берия быстро придал всем работам по созданию атомного оружия необходимый динамизм и размах. Академик Ю.Б. Харитон отмечает, что Берия обладал огромной энергией и работоспособностью, умом, волей и целеустремленностью. Не стесняясь проявлять порой откровенное хамство, он умел в зависимости от обстоятельств быть вежливым, тактичным и даже обаятельным человеком. Проводимые им совещания были деловыми, всегда результативными и никогда не затягивались. [55]

Берия, как отмечают очевидцы, являлся мастером неожиданных и нестандартных решений. Так, в свое время Политбюро приняло постановление разделить Наркомат угольной промышленности на два — для западных районов страны и восточных. Предполагалось, что их возглавят Вахрушев и Оника. Берия вызвал обоих и предложил разделить собственность Наркомата полюбовно. Затем вызвал их и спросил у Вахрушева: "Нет ли претензий?". Тот ответил, что разделили все правильно. Тогда Берия обратился к 'Онике: "Как вы?". Оника заупрямился: "У меня есть претензии. Все лучшие кадры себе забрал Вахрушев, и все лучшие санатории, и дома отдыха тоже". Берия рассудил: "Раз Вахрушев считает, что все разделено правильно, а Оника возражает, то сделаем так: Вахрушев будет наркомом восточных районов, а Оника — западных". Совещание на этом закончилось.

Бывало и по-другому. На совещании по подготовке полигона к первому термоядерному взрыву спокойное обсуждение неожиданно взорвало Берию. Загнав некорректными вопросами участников совещания в тупик, Берия обрушился с бранью на специалистов, выдвинув перед ними совершенно абсурдные задачи.

Как правило, Берия был быстр в работе. Несмотря на свое исключительное положение в государстве находил время для общения с людьми независимо от их служебной иерархии. Берия имел широкую информацию о всех молодых людях, успевших проявить себя в различных областях и прежде всего в сфере обороны. — Были организованы специальные группы, которые занимались подбором кадров. В результате создавались уникальные коллективы ученых,'строителей, инженеров.

А.Д. Сахаров оказался в поле зрения Берии, когда учился в университете, и был приглашен для личной беседы на Лубянку, после которой попал под опеку правительства и был направлен в Арзамас-16, ныне город Саров. Известно, что Берия неоднократно встречался с Сахаровым — еще молодым кандидатом физико-математических наук.

Берия проявлял понимание и терпимость, если для выполнения работ требовался специалист, не внушавший доверия работникам его аппарата. Когда Л.В. Альтшуллера, симпатизировавшего генетике и антипатичного Лысенко, КГБ решил отстранить от работы под предлогом неблагонадежности, Ю.Б. Харитон позвонил Берии и сказал, что этот сотрудник делает много полезного. Берия только спросил:

— Он вам очень нужен? — Получив утвердительный ответ, Берия сказал: — Ну, ладно, — и повесил трубку.[56]

Вот такие штрихи к портрету одной из самых одиозных личностей в истории нашей страны. В этой книге мы еще не раз вернемся к Берии — одному из главных действующих лиц советской атомной промышленности. А пока коротко — об остальных членах Спецкомитета.

Настаивая на включении в Спецкомитет Маленкова Сталин подчеркивал: "Это дело должна поднять вся партия. Маленков — секретарь ЦК, он подключит местные партийные организации". [57]

Георгий Максимилианович сделал стремительную карьеру. За 10 лет прошел путь от инструктора отдела ЦК ВКП(б) по распределению партийных кадров до секретаря ЦК. В его задачу входил повседневный контроль за работой Спецкомитета со стороны верхушки партийного аппарата. Сталин никогда до конца не доверял Берии и всегда держал за ним несколько надсмотрщиков из различных ведомств. Умный и искушенный в аппаратных интригах Маленков был подлинным инициатором многочисленных кампаний по уничтожению партийных кадров, руководителей народного хозяйства и интеллигенции. После смерти Сталина в период схватки за освободившийся трон власти он сделал ставку на Хрущева и не просчитался. Выступив против Берии в 1953 году, Маленков сумел уйти от ответственности за совершенные им преступления. Одним из самых чудовищных из них является так называемое "ленинградское дело". [58]

Недолго работал в Спецкомитете академик П.Л. Капица. Уже 21 декабря 1945 года Сталин отстранил его от участия в "урановом проекте". Воспитанный в традициях дореволюционной интеллигенции, хорошо зная себе цену, Петр Леонидович открыто выступил против методов руководства Берии, написав об этом два больших письма Сталину.

В письме от 25 ноября 1945 года Капица писал:

Капица, не зная, что у Берии в кармане американский проект атомной бомбы, стал думать об альтернативном решении и продвигать его на заседании Спецкомитета. Берия об альтернативе и думать не хотел, имея козырную карту. Своим поведением он раздражал Капицу и наоборот, Капица раздражал Берию. [60]

Капица просил Сталина освободить. его от участия в работе Спецкомитета. Просьбу ученого удовлетворили, заодно уволив его из Института физических проблем Академии наук СССР, который он же основал и возглавил в середине тридцатых годов.

В первый состав Спецкомитета вошел М.Г. Первухин. Включившись в решение урановой проблемы еще в 1942 году, будучи наркомом химической промышленности, он много сделал для создания атомной бомбы. В 1957 году стал министром среднего машиностроения. Однако, поддержав выступление Молотова, Маленкова и Кагановича против Хрущева в конце 1957 года, лишился высших постов в партии и правительстве и был направлен послом в ГДР, а затем почти до конца жизни работал в Госплане СССР.

О роли членов Спецкомитета И.В. Курчатова и А.П. Завел ягина мы уже упоминали ранее. Секретарем его был назначен В.А. Махнев, работавший в годы войны заместителем наркома боеприпасов и одновременно заместителем члена Государственного Комитета Обороны.

Огромная ответственность легла на плечи Бориса Львовича Ванникова. Кроме Спецкомитета, он входил в состав еще двух руководящих- органов по созданию атомного оружия в СССР. Жизнь у него складывалась совсем непросто. Она то поднимала Ванникова в высокий наркомовский кабинет, то бросала в подвалы Лубянки, где мастера заплечных дел Берии превратили его в инвалида.

Б. Л. Ванников в конце тридцатых годов стал наркомом вооружений. Перед самым началом войны арестован как участник заговора военных. Вместе с генералами К.А. Мерецковым, Я.В. Смушкевичем, Г.М. Штерном, П.В. Рычаговым и другими прошел изнурительные допросы, которые вконец подорвали его здоровье. Двадцать генералов-"заговорщиков" в октябре 1941 года вывезли в Куйбышев и там без суда безжалостно расстреляли. По приказу Берии исполнение приговора по отношению к Ванникову было задержано. В своей книге Серго Берия пишет:

Через два дня Берия сообщил Сталину, что Ванникова "случайно" не расстреляли. Сталин тут же через Берию поручил Ванникову подготовить докладную записку о возможностях развития производства вооружения в условиях начавшейся войны. Находясь в одиночной камере, Ванников за несколько дней подготовил свои предложения и прямо из тюрьмы был доставлен к Сталину, который высоко оценил проделанную работу. Вспомнив о том, что Ванников резко возражал перед войной против свертывания производства пушек калибра 45 и 76 мм, составлявших основу артиллерии сухопутных войск, что и послужило главной причиной ареста наркома, Сталин сказал:

— Вы во многом были правы… Мы ошиблись… А подлецы Вас оклеветали. [62]

В начале февраля 1942 года Сталин назначил Ванникова наркомом боеприпасов. 8 июня 1942 года Ванникову присвоили звание Героя Социалистического Труда "за исключительные заслуги перед государством в деле организации производства, освоения новых видов артиллерийского и стрелкового вооружения и умелое руководство заводами".[63]

В экстремальных условиях жестокой войны проявились лучшие качества Ванникова. Его отличали не только блестящие организаторские способности, но и высокие человеческие качества. Однако господствующий тогда стиль авторитарного руководства наложил свой отпечаток на действия Ванникова. Весной 1942 года он в один день передал в следственные органы НКВД 8 директоров крупных заводов боеприпасов. В то же время он не дал арестовать конструктора минометов Б.Н. Шавырина, которого оклеветали его конкуренты. [64]

Сразу после окончания Великой Отечественной войны Сталин вызвал Ванникова в Кремль. Когда тот вошел в знакомый кабинет Председателя ГКО, там уже были Берия и Курчатов. Поздоровавшись с наркомом, Сталин сразу приступил к делу.

— Товарищи считают, — размышляя, начал он, — что вы, как нарком боеприпасов, должны организовать производство и самого мощного из них — атомной бомбы. Как вы считаете, товарищ Ванников, правильно ли думает Государственный Комитет Обороны?

Ванникову ничего другого не оставалось, как согласиться.

— Вот и хорошо, — Сталин жестом пригласил наркома за длинный стол заседаний. — С товарищами Берией и Курчатовым вы знакомы не один год, а теперь будете вместе работать.

— Я думаю, — продолжал Сталин, — кроме Специального комитета, который должен решать наиболее общие, принципиальные вопросы, должен быть при нем создан Технический совет. Мы бы ему поручили предварительное рассмотрение научных и технических вопросов, вносимых в Спецкомитет, рассмотрение планов научно-исследовательских работ и отчетов по ним, а также технических проектов, сооружений, конструкций и установок, необходимых для создания атомных бомб.

Сталин сделал паузу, ее тут же использовал Берия:

— Товарищ Сталин, есть предложение по председателю Техсовета.

Сталин, не обращая внимания на слова Берий, продолжал:

— Давайте назначим председателем Ученого Совета товарища Ванникова, у него получится хорошо, его будут слушаться и Иоффе, и Капица, а если не будут — у него рука крепкая, к тому же он известен в нашей стране. Его знают специалисты промышленности и военные. [65]

В этот день Ванников получил еще одно ответственное назначение. Он стал председателем Первого главного управления при Совете Народных Комиссаров СССР. Этот орган фактически выполнял функции наркомата атомной промышленности. Ему было поручено непосредственное руководство всеми организациями и предприятиями по производству атомного оружия.

Как показали последующие события, Сталин сделал правильный выбор. Урановый проект обрел опытного организатора производства, способного в самой экстремальной ситуации добиться нужного результата, не останавливаясь при этом ни перед какими затратами и жертвами…

Создание атомной промышленности в кратчайшие сроки и в условиях послевоенной разрухи представляло собой сложнейшую задачу, которая, как мы знаем, была блестяще выполнена.

Несомненно, огромную роль сыграло и то, что в "урановый проект" были вовлечены лучшие ученые, специалисты, производственники, руководители государства и промышленности.

Усилия всех участников Программы № 1 — от членов Политбюро до простого рабочего — объединял своеобразный штаб по созданию атомной промышленности, непрерывно держащий руку на пульсе событий. На наш взгляд, в него входили Л.П. Берия, Б.Л. Ванников, И.В. Курчатов, А.П. Завенягин, М.Г. Первухин, В.А. Малышев. Это не значит, что недооценивается роль многих и многих руководителей науки и производства. В этой книге о них будет достаточно сказано в своем месте.

Выделяя эту небольшую группу руководителей, мы бы хотели подчеркнуть, кто являлся мозгом реализации урановой проблемы. Небывалая мощь, в основе которой лежали сплав высочайшего интеллекта и железной воли позволила этой когорте решить непосильную, на первый взгляд, задачу.

Двумя важнейшими инструментами в руках этого штаба выступали Научно-Технический совет и Первое главное управление. (ПГУ).

Техническая политика всегда определяла уровень решения производственной задачи. В атомной эпопее, когда пришлось заново создавать огромную отрасль промышленности, правильный выбор технических решений мог определить и определил судьбу великой страны.

Спецкомитет, как показала практика первых месяцев его работы, не был (да и не задумывался таковым) оперативным органом управления атомным проектом. В то же время многие принципиальные технические решения требовали немедленного рассмотрения и реализации. Поэтому 9 апреля 1946 Научно-Технический Совет передается Первому главному управлению, как раз осуществлявшему оперативное руководство отраслью.

Эффективность работы этих структур обеспечивало то, что их возглавлял один и тот же руководитель — Б. Л. Ванников.

При Научно-Техническом Совете было создано пять секций, руководителями которых были назначены:

№ 1 (ядерные реакторы) — М.Г. Первухин;

№ 2 (диффузионный способ обогащения урана) — В.А. Малышев;

№ 3 (электромагнитное разделение изотопов урана) — И.Г. Кабанов и Д.В. Ефремов;

№ 4 (металлургия и химия) — B.C. Емельянов;

№ 5 (медико-санитарный контроль) — работники Минздрава СССР В.В. Парин и Г.М. Франк.

И.В. Курчатов и В.Г. Хлопин были назначены научными руководителями соответствующих направлений атомной науки. 29 ноября 1947 г. Советом Министров СССР был утвержден расширенный состав НТС, в который вошли В.А. Малышев, И.Т. Тевосян, А.П. Завенягин, B.C. Емельянов, А.И. Алиханов, А.П. Александров, И.К. Кикоин, Н.Н. Семенов, С.Л. Соболев, И.Е. Старик, В.Б. Шевченко, Б.С. Поздняков и др. М.Г. Первухин в течение 1947–1949 гг. выполнял обязанности председателя НТС. И.В. Курчатов был заместителем председателя НТС, а с 1949 г. — его бессменным председателем. Ученым секретарем НТС был назначен Б.С. Поздняков, ранее работавший начальником Технического управления Наркомтяжпрома. [66]

На НТС и его секциях систематически рассматривались различные этапы работ по атомной программе. Первое такое рассмотрение" прошло в сентябре 1945 г. на Техническом совете Специального комитета. Были рассмотрены ход работ и предложения ученых из лаборатории № 2 и других НИИ по следующим проблемам:

— получение плутония в уранграфитовых реакторах, охлаждаемых обычной водой, и в реакторах с тяжелой водой. Докладчики: И.В. Курчатов, А.И. Алиханов, Г.Н. Флеров (5 сентября);

— состояние исследований по получению обогащенного урана газодиффузионным методом. Докладчики: И.К. Кикоин, П. Л. Капица (6 сентября);

— обогащение урана электромагнитным методом. Докладчики: Л.А. Арцимович, А.Ф. Иоффе (10 сентября). [67]

С октября 1945 года на каждом заседании этого совета заслушивались доклады так называемого "второго бюро", на самом деле сотрудников отдела "С" НКВД, который возглавлял генерал-лейтенант П.В. Судоплатов. Работники отдела занимались переводом на русский язык научных отчетов из американских атомных центров, общий объем которых составлял около десяти тысяч страниц. [68]

Для создания атомной бомбы были привлечены абсолютно все отрасли народного хозяйства СССР. Для координации их работы в состав Первого главного управления первоначально вошли А.П. Завенягин; П.Я. Антропов (заместитель Государственного Комитета Обороны по геологии) А.Г. Касаткин, П.Я. Мешик (заместитель наркома внутренних дел); Н.А. Борисов (заместитель председателя Госплана СССР). [69]

Позднее в состав руководства ПГУ были включены Е.П. Славский (заместитель наркома цветной металлургии); B.C. Емельянов (заместитель наркома черной металлургии); [70] А.Н. Комаровский (начальник Главпромстроя НКВД).[71]

П.Я. Антропов отвечал за геологическую разведку и организацию разработок урановых месторождений, а Е.П. Славский — за обеспечение работ по организации получения графита для реактора Ф-1 и промышленного реактора — наработчика плутония для первой атомной бомбы. А.П. Завенягин и А.Н. Комаровский обеспечивали ускоренное создание необходимых для атомной промышленности предприятий, институтов, закрытых городов и специальных поселков. B.C. Емельянов был назначен начальником управления исследовательских организаций ПГУ и вместе с научным руководителем комплексной проблемы И.В. Курчатовым обеспечивал координацию и контроль деятельности всех привлеченных институтов и конструкторских бюро.

Была четко определена и финансовая политика. Госпланом СССР материально-технические фонды начали планироваться отдельной строкой. В сентябре 1945 г. при Н.А. Борисове была создана группа из 12 человек, которые затем вошли в состав подразделений ПГУ, ответственных за формирование планов работ, их финансирование, подбор кадров, комплектование оборудования и другие проблемы, возникшие при создании новой отрасли.

Постановлением от 20 августа 1945 г. было установлено, что все работы, проводимые в ПГУ и на предприятиях всех других ведомств для него, контролируются Специальным комитетом: "Никакие организации, учреждения и лица без особого разрешения ГКО не имеют права вмешиваться в деятельность Первого главного управления, его предприятий и учреждений или требовать справок о его работе или работах, выполняемых по заказам ПГУ". [72]

Реорганизация управления Программой № 1 принесла положительные результаты. Получила ускорение работа по созданию первого экспериментального реактора.

В Лабораторию № 2 начинают регулярно поступать партии графита и урана нужного качества, что дало возможность к ноябрю 1946 года получить. более 24 тонн урана и около 300 тонн графита. [73]

Чистота их проверялась в специальных палатках на территории лаборатории под руководством И.С. Панасюка. Б.Г. Дубовский, М.И. Повзнер и B.C. Фурсов занимались расчетами накопления плутония в реакторе. Б.Г. Дубовский проводит опыты по защите от гамма-лучей, собственными руками делает счетчики, так как они еще нигде не производились. Е.Н. Бабулевич проектирует и строит систему регулирующих стержней для управления цепной реакцией. [74]

Весной 1946 года на территорию Лаборатории № 2 закончено строительство здания "Монтажных мастерских" — так условно называлось здание первого реактора. Под зданием реактора был подготовлен бетонированный котлован шириной, длиной и высотой в десять метров. Такое погружение реактора в землю делалось для защиты от излучений. Другой защиты не предусматривалось, так как подразумевалось, что построенный реактор будет существовать недолго — его разберут и отправят на завод для промышленного производства плутония на Южном Урале.

В бетонированном котловане выложили метровый слой графита и начали кладку, состоящую из урановых и графитовых блоков. Только на пятый раз кладка удалась. 24 декабря 1946 года стало ясно, что цепная реакция в первом физическом реакторе пойдет.

Последние слои урана укладывались при усиленной защите от непредвиденного разгона реакции. К шести часам вечера закончили сборку шестьдесят первого слоя, и Курчатов отпустил отдыхать всех рабочих. Но к часу ночи, при все возрастающем волнении убедились, что кладку надо продолжать. На следующий день выложили последний, шестьдесят второй слой.

В два часа дня двадцать пятого декабря 1946 года Курчатов попросил всех покинуть здание реактора. Около пяти часов вечера Курчатов и Панасюк сели за пульт управления реактором. С ними оставались Дубовский, Кондратьев и Павлов. Курчатов попросил их отойти от пульта и молча наблюдать за сигналами. Начали поднимать стержни. Всех охватило волнение. В пультовой слышны были только щелчки в репродукторе, передающем импульсы нейтронных индикаторов, и краткие команды Курчатова.

Вначале реакция нарастала медленно, время удвоения ее интенсивности составляло десятки минут. Чем выше поднимался регулирующий стержень, тем осторожнее становились движения Курчатова. В несколько приемов, чередуя работу с коротким отдыхом, Курчатов поднимал стержень все выше и выше. Десять сантиметров, еще десять, еще. Вдруг зайчик гальванометра резко побежал по шкале. Отдельные удары слились и звук стал воющим. Все с ожиданием смотрели на Курчатова, а он, охлаждая подступающий к сердцам присутствующих восторг по поводу одержанной победы, предложил сделать еще один, контрольный опыт. Последний подтвердил: цепная реакция родилась, атомная энергия подчинилась человеку.

25 декабря 1946 года в 18 часов "уран с графитом заговорили по-русски". Первый на Евразийском континенте атомный реактор заработал. Его не стали разбирать, а использовали для получения плутония и дальнейшего изучения его свойств.

На первом экспериментальном реакторе были определены размеры и физические параметры, подтверждена работоспособность промышленного уранграфитового реактора.[75]

Его проектирование началось в январе 1946 года под руководством директора НИИхиммаша профессора Н.А. Доллежаля.

При первом же посещении Доллежалем Лаборатории № 2 Курчатов предложил горизонтальное расположение каналов с урановыми блоками. Из материалов "второго бюро" он знал, что на таких реакторах американцы получили плутоний для своих атомных бомб.

Для работы над проектом было сформировано пять групп конструкторов. Ими руководили П.А. Деленс, В.В. Рылин, В.В. Вазингер, Б.В. Флоринский и М.П. Сергеев. [76]

Конструкторы НИИхиммаша отвергли горизонтальную компоновку атомного реактора и предложили свой вариант — вертикальный. На заседании НТС они смогли доказать его преимущества перед американским.

Курчатов каждые три-четыре дня приезжал в НИИхиммаш и детально знакомился с ходом проектирования. Это позволило ему вовремя корректировать рабочий процесс. Когда выяснилось, что сил НИИхиммаша недостаточно для разработки металлоконструкций, Курчатов привлек "Про-ектстальконструкцию" во главе с Н.П. Мельниковым. Решение проблем коррозии и радиационной стойкости взял на себя Институт авиационных материалов под руководством Г.В. Акимова. Другие проблемы проекта решали конструкторское бюро авиапрома (А.С. Абрамов), Институт физической химии (А.Н. Фрумкин), НИИ гидромашиностроения (В.В. Мишке).[77]

Проект реактора был разработан за четыре месяца, когда до пуска экспериментального реактора оставалось почти полгода. Доллежаль опасался, что результаты испытания Ф-1 могут потребовать внести изменения в законченную работу. Курчатов подписал чертежи, подчеркнув, что времени терять нельзя. В августе 1946 года проект первого промышленного реактора был утвержден и передан строителям. [78]

Рабочие чертежи реактора и основные материалы проектных институтов согласовывались с Курчатовым и после утверждения Ванниковым принимались к изготовлению заводами. Если это признавалось необходимым, принимались постановления правительства, обязывающие промышленные предприятия страны немедленно выполнять заказы ПГУ.

Параллельно проектированию атомного реактора шла отработка радиохимической технологии выделения плутония из урановых блоков, облучающихся в реакторе.

Все радиохимические процессы с 1944 года разрабатывались в Радиевом институте Академии наук СССР (РИАН) под руководством академика В. Г. Хлопина — основателя отечественной радиохимии.

В 1944–1945 годах ученые РИАНа Б.А. Никитин, А.П. Ратнер, И.Е. Старик, Б.П. Никольский и другие предложили первую технологию переработки облученного в реакторе урана. При исследовательском реакторе решили построить опытный радиохимический цех. Это давало возможность проверить на урановых блоках, облученных в реакторе, технологию, созданную учеными РИАНа. В цехе, который впоследствии скромно назвали установкой № 5, с конца 1945 года стали проводить эксперименты для отработки технологии радиохимического производства.

Общее научное руководство работами на установке № 5 осуществлял заместитель директора РИАНа, член-кор-. респондент АН СССР Б.А. Никитин. Всего за полтора года на установке № 5 провели сложнейшие работы для проверки технологии и оборудования первого завода промышленной радиохимии. На ней проходили опробование все поисковые исследования Радиевого института, НИИ-9, узлы и конструкции химических аппаратов. Выявленные недостатки устранялись здесь же, на месте.

Первый начальник установки М.В. Угрюмов организовал стажировку выпускников химических факультетов Воронежского, Горьковского, Ленинградского и Московского университетов. На установке № 5 работали и изучали технологию выделения плутония из уранового раствора и очистки его от высокоактивных осколков все будущие руководители промышленного радиохимического производства: Б.В. Громов, М.В. Гладышев, А.А Пасевский, Н.С. Чугреев, H.F. Чемарин, Я.П. Докучаев и другие. М.В. Гладышев, директор плутониевого завода, подчеркивает в своей книге "Плутоний для атомной бомбы": "Трудно переоценить значение опытной установки № 5 в отработке технологии первого завода промышленной радиохимии". [79]

Параллельно с отработкой технологии радиохимического производства группа ученых под руководством директора Государственного НИИ редких металлов академика И.И. Черняева разрабатывала схему выделения и очистки плутония. Примерно за три месяца они сумели решить эту проблему, найти путь получения двуокиси плутония, из которой затем ученые-металлурги из лаборатории А.А. Боч-вара нашли способ выплавки чистейшего плутония.

Принципиальное значение для ускорения темпов создания атомного оружия в СССР имела встреча Курчатова со Сталиным 25 января 1946 года.

Когда Курчатов узнал, что ему предстоит встреча с вождем, его, наверное, охватило неизбежное для каждого советского гражданина волнение. Он знал, что встреча со Сталиным для многих руководителей была своеобразным экзаменом, от результата которого зависело будущее не только человека, но и его дела.

О некоторых подробностях визита Курчатова в Кремль мы можем судить из первоисточника — Курчатов сделал запись беседы со Сталиным, которая хранилась в его личном сейфе до конца жизни.

Встреча произвела на Курчатова огромное впечатление. Академик запомнил даже детали обстановки кабинета Сталина.

А.В. Поскребышев пригласил Игоря Васильевича в кабинет вождя в половине восьмого вечера. Там уже находились Молотов и Берия.

Курчатов сделал несколько шагов в глубь кабинета и в нерешительности остановился.

— Здравствуйте, товарищ Курчатов.

Сталин сделал жест рукой в сторону длинного стола для заседаний.

— Садитесь, где вам удобно.

Курчатов инстинктивно сел ближе к концу стола. Ему показалось, что Сталин понял его смущение.

— Что нам хочет сказать товарищ Курчатов?

Тем самым Сталин давал возможность ученому высказать заготовленные заранее тезисы.

Курчатов был краток. Хорошо подготовленный к встрече, он знал не только состояние дел по крупным проблемам, но и огромное количество деталей, нюансов. Что-то не понравилось Сталину в этой завершающей части сообщения научного руководителя уранового проекта.

— Многие наши ученые привыкли мыслить масштабами лаборатории, — сказал он. — Программа номер один — это не эксперимейт одного или нескольких ученых, а работа по созданию огромной по масштабам атомной промышленности. Поэтому не стоит заниматься мелкими работами, а необходимо вести их широко, с русским размахом. В этом отношении будет оказана самая широкая всемерная помощь.

Видимо, продолжая разговор, который он вел до прихода Курчатова с Молотовым и Берией, Сталин подчеркнул:

— Не нужно искать более дешевых путей. Главное для нас — максимально сократить сроки создания атомной бомбы. Сейчас важно испытание. Этого не получится, если останавливаться на деталях, заниматься шлифовкой мелких узлов. Должна быть освоена принципиальная схема создания бомбы, совершенствование ее нужно оставить на потом.

Сталин поинтересовался у Курчатова: "Каково материальное положение ученых?" Курчатов ответил, что советские ученые испытывают большие трудности, но понимают, что разоренная войной страна и так делает все возможное. Сталин с этим не согласился.

— Наши ученые очень скромны, они никогда не замечают, что живут плохо — это уже плохо. И хотя наше государство сильно пострадало, всегда можно обеспечить, чтобы несколько тысяч человек жили на славу, имели бы свои дачи, чтобы человек мог отдохнуть, чтобы была машина.

Это предложение Сталина было немедленно реализовано. В несколько раз правительство повысило зарплату всем доцентам и профессорам Советского Союза, а ученым, занятым в урановом проекте, отказа не было ни в чем.

Сталин отчетливо представлял трудности реализации Программы № 1, поэтому он нацеливал на создание первых агрегатов хотя бы с малой производительностью. Он считал, что увеличения производительности в атомной промышленности можно достигнуть увеличением числа работающих агрегатов.

— Труден лишь первый шаг, и он является основным достижением, — подчеркнул Сталин.

Сталин предложил Курчатову составить план мероприятий, которые были бы необходимы, чтобы ускорить работу. Особенно он обратил внимание Курчатова на то, что в заявках руководителей атомной промышленности были бы максимально учтены все необходимые потребности для ведения работ.

Сталин специально поинтересовался: кого бы из крупных ученых следовало привлечь к созданию атомной бомбы.

— Мы посоветуем нашим товарищам в правительстве создать систему премий, которые отличались бы крупными размерами и могли быть стимулом к высокопроизводительному труду.

Только покинув Кремль Курчатов понял, что Сталин наделил его особыми полномочиями, выдал, что называется, карт-бланш, но и ответственность возложил на плечи Игоря Васильевича огромную.

Приехав домой, Курчатов почти до утра обдумывал план дальнейших действий. Через две недели его предложения были направлены в правительство и Спецкомитет, где получили одобрение. С этого дня Советский Союз в полной мере включился в гонку атомных вооружений. "

Замечания Сталина заставили о многом задуматься Курчатова. В дальнейшем большинство из них стало основой деятельности Курчатова как крупного руководителя государственного масштаба.

Для разработки конструкции атомной бомбы в апреле 1946 года был создан филиал Лаборатории № 2 — специальное конструкторское бюро (КБ-11). Новая организация по приказу Сталина из соображений безопасности должна была находиться не ближе четырехсот километров от Москвы. Учитывая это условие, подобрали площадку под будущий атомный центр на территории Саровского монастыря в семидесяти пяти километрах от города Арзамаса Горьковской области.

Директором КБ-11 был назначен Павел Михайлович Зернов, а его Главным конструктором — Юлий Борисович Харитон. Позднее, в марте 1947 года, заместителем Главного конструктора назначили Кирилла Ивановича Щелкина, а чуть позднее Главным теоретиком КБ-11 стал Яков Борисович Зельдович.

Все эти первые руководители создаваемого по сути на пустом месте научно-исследовательского и конструкторского центра были хотя и не особенно солидного возраста, но уже специалистами с богатым опытом.

П.М. Зернов — инженер-механик, кандидат технических наук, работал заместителем министра тяжелого машиностроения, во время Великой Отечественной войны приобрел огромный опыт руководства машиностроительными предприятиями.

Ю.Б. Харитон, К.И. Щелкин, Я.Б. Зельдович — доктора наук, специалисты в области горения и взрыва, прошедшие школу А.Ф. Иоффе. Перед назначением они работали в Институте химической физики АН СССР.

В начале 1948 года руководителями конструкторских коллективов в КБ-11 были назначены Николай Леонидович Духов и Владимир Иванович Алферов. Первый — знаменитый уже к тому времени конструктор советских танков, Герой Социалистического Труда, генерал-майор инженерно-технической службы, второй — директор Махачкалинского торпедного завода, капитан 1 ранга, руководитель крупного боеприпасного производства. [80]

Сначала разработка конструкции первой атомной бомбы велась одновременно в нескольких конструкторских бюро. Когда стало ясно, что установленный Сталиным срок создания атомной бомбы — начало 1948 года — нереален, Спецкомитет концентрирует все ресурсы в КБ-11. Здесь создается мощная экспериментальная база, необходимое научное и прежде всего математическое обеспечение, с использованием невиданных тогда ЭВМ.

Были построены полигоны, два завода, сформированы коллективы лабораторий. Теоретический отдел возглавил Я.Б. Зельдович.

Ю.Б. Харитон вспоминает: "…для конструкции первой советской атомной бомбы были использованы попавшие к нам благодаря К. Фуксу и разведке достаточно подробная схема и описание первой испытанной американской атомной бомбы. Эти материалы оказались в распоряжении наших ученых во второй половине 1945 года. Когда специалистами Арзамаса-16 было выяснено, что информация достоверная (а это потребовало выполнения большого объема тщательных экспериментальных исследований и расчетов), было принято решение для первого взрыва воспользоваться уже проверенной, работоспособной американской схемой". [81] Принятое решение тормозило разработку собственной конструкции. Уже в первый год работы конструкторы из Арзамаса-16 нашли более эффективный вариант бомбы. Однако Берия категорически запретил вносить какие-либо новшества, хотя бы элементы ее модернизации. Для Берии было неважно, кто конструировал боезаряд. Испытание бомбы должно было произойти без осечки. Американская бомба, как уже испытанная, по сравнению с собственным вариантом была более надежна. Это и определило резко негативную реакцию Берии на предложения советских ученых и конструкторов.

Работа КБ-11 была сконцентрирована на двух направлениях. В.И. Алферов руководил разработкой схем и приборов систем подрыва зарядов, а также системой управления подрыва авиабомбы. Н.Л. Духов объединил специалистов, разрабатывающих конструкции собственно заряда и авиабомбы. Основные теоретические разработки осуществляли Я.Б. Зельдович, Е.И. Забабахин, Е.А. Негин и Г.М. Ган-дельман. К работам в КБ-11 были привлечены известные в стране физики-теоретики под руководством Л.Д. Ландау. [82]

Для решения математических задач в конце 40-х годов были созданы научные группы, которые позднее были объединены в специальный институт в Москве под руководством М.В. Келдыша.

Изучением ядерных констант, критических масс делящихся элементов занималась лаборатория физических исследований и газодинамический научно-исследовательский сектор под руководством Н.А. Протопопова, Г.Н. Флерова, Д.П. Ширшова, Ю.А. Зысина.

Значительный вклад в разработку атомного заряда внесли В.А. Цукерман, Л.В. Альтшуллер, В.К. Боболев, К.Ц. Щелкин и другие. [83]

К лету 1949 года конструкторские разработки в КБ-11 были завершены.

Одним из главных стимулов развертывания атомной промышленности США был миф о крупных успехах немцев в создании атомной бомбы. Американцы организовали специальную миссию "Алсос", которая должна была обнаружить и переправить за океан соответствующие документы и ученых. Первые же беседы-допросы и материалы подслушивания показали, что немцы безнадежно отстали в создании ядерного оружия. [84]

Однако для советских специалистов помощь немецких ученых была актуальной. 19 декабря 1945 года было принято постановление Совнаркома СССР о привлечении немецких специалистов для работы в Советском Союзе.

В книге С. Пестова "Бомба. Тайны и страсти атомной преисподней" живописуется, каким образом крупные немецкие ученые оказались в СССР. "Всех их сначала рассадили по камерам — единственное, чем была богата страна социализма — и держали на хлебе и воде. Время от времени хмурые люди из НКВД спрашивали немцев — не хотят ли они котлет и горячего супа, для чего необходимо было их согласие на "добровольную" работу в соответствующих оборонных отраслях. Почти все они "добровольно согласились". [85] Но в этом больше вымысла, чем правды.

Более объективно, на наш взгляд, об этом пишет А.К. Круглое: "Как союзники, так и руководство нашей страны при демонтаже в Германии ряда производств научных учреждений и других объектов, в первую очередь связанных с военной промышленностью, в ряде случаев предлагали ученым работу по контракту, с четким определением прав и взаимных обязательств. Наша сторона сделала такие предложения некоторым крупным ученым. Предложение приняли профессор, барон М. Арденне, руководивший в Берлине собственной лабораторией электронной и ионной физики, Нобелевский лауреат Г. Герц, возглавлявший лабораторию фирмы Сименс в Берлине, а также профессора Р. Доннель, М. Фольмер, Г. Позе, П. Тиссен, доктора В. Шту-це, Р. Риль и другие специалисты. Всего из Германии в СССР прибыло примерно 200 специалистов, среди них 33 доктора наук, 77 инженеров и около 80 ассистентов и лаборантов". [86] Их усилия концентрировались в области добычи и обогащения урановых руд, химии, металлургии урана и плутония.

Для немецких специалистов в Сухуми организовали два научно-исследовательских института. Институтом "А", расположенным в санатории "Синоп", руководил М. Арденне. Другой институт — "Г" возглавил Г. Герц. Он находился в поселке Агудзера под Сухуми. В их задачу входила разработка методов обогащения урана, предназначенного для второго типа атомной бомбы, где взрывчаткой служил не плутоний, а уран. Наряду с советскими учеными, они пытались получить высокообогащенный уран с помощью электромагнитного и диффузионного методов. Более прогрессивный метод центрифугирования был временно отложен, так как по данным разведки американцы от него фактически отказались.

Профессор Р. Позе руководил лабораторией "В", расположенной на станции Обнинское, недалеко от Москвы. Лаборатория занималась созданием атомного реактора на слабообогащенном уране.

Еще одну лабораторию для немецких специалистов организовали в зданиях бывшего санатория НКВД "Сунгуль", расположенного недалеко от города Касли Челябинской области. Вместе с немецкими учеными К. Циммером, Г. Борном и другими здесь работали крупные советские ученые Н.В. Тимофеев-Ресовский (возглавлял радиобиологический отдел) и С.А. Вознесенский (заведующий химическим отделом).

Для работы ученых создали комфортабельные условия. Н.В. Тимофеев-Ресовский вспоминал: "Жили мы, как у Христа за пазухой. Прекрасная лаборатория. Прекрасный санаторий, трехэтажный отдельный корпус с высокими большими комнатами, такая коридорная система: сначала комната, потом на каком-то расстоянии, значит, уборная, рядом, отдельно, конечно, ванная и всякая такая штука". [87] По карточкам ежедневно ученые получали в день: один килограмм мяса, полкилограмма рыбы, 125 граммов масла, поллитра сметаны, шоколад и многое другое. Научный консультант объекта — немец получал 12 тысяч рублей в месяц. Это столько же, сколько тогда получал начальник Первого главного управления — министр атомной промышленности СССР!

Отдельные группы немецких специалистов работали в Электростали, в НИИ-9, ЛИПАНе. Ряд немецких ученых был награжден Сталинскими премиями. За работы, связанные с разработкой технологии производства чистого металлического урана, Н. Рилю присвоили звание Героя Социалистического Труда.

В 1953–1955 годах немецкие специалисты покинули СССР и вернулись на Родину.

Огромную роль в создании атомной промышленности СССР сыграл Урал. Сегодня многие публицисты и журналисты пытаются объяснить факт размещения пяти из десяти закрытых городов Минсредмаша волюнтаризмом Сталина и Берии. На самом деле мотивы принятия этого решения были совсем другими.

Урал за годы Великой Отечественной войны превратился в самый мощный промышленный район страны. Не следует забывать, что сюда по решению ГКО эвакуировали сотни предприятий с Запада страны с хорошо подготовленными кадрами инженерно-технических работников, конструкторов и рабочих.

В годы войны Берия, Ванников, Малышев, Завенягин, в ходе практически ежедневного общения, хорошо узнали потенциальные возможности многих предприятий Урала, особенно танковой промышленности и их руководителей. Напомним, что Наркомат боеприпасов, возглавляемый Б.Л. Ванниковым, и Наркомат танковой промышленности во главе с В.А. Малышевым всю войну находились в Челябинске. Значительная часть профессиональной карьеры всех руководителей уранового проекта, кроме Берии, была связана с Уралом. Ранее мы уже писали об этом.

За годы войны на Урале сформировались и показали высокие результаты в экстремальных условиях острейшего недостатка времени и материальных ресурсов мощные строительные организации Министерства внутренних дел. Благодаря их усилиям в немыслимо короткие сроки построены крупнейшие предприятия, такие, как Челябинский металлургический завод качественных сталей, Миасский автомобильный завод и другие.

Немаловажным было и то, что Урал — достаточно удаленный от Москвы регион на случай радиационных аварий и других непредвиденных обстоятельств. В то же время Уральский район удобен для управления и осуществления оперативной связи с Центром.

Урал обладал колоссальными природными ресурсами, в уральской тайге можно спрятать все, что угодно и осуществить тот уровень сверхсекретности, на котором настаивал Сталин.

По-видимому, эти и другие мотивы лежали в основе решения Сталина и его окружения о размещении первых предприятий по производству урана и плутония для атомных бомб на Урале.

Завод по производству высокообогащенного урана на основе метода диффузии решили построить в поселке Верхне-Нейвинском Свердловской области (Свердловск-44). [88] В инженерном отношении это было самое сложное предприятие атомной промышленности. Огромное количество газа, содержащего уран, надо было прогнать через многие тысячи разделительных машин. Эти машины должны были работать непрерывно тысячи часов, поломка хотя бы одной из них вела к браку. Решение столь сложной технической задачи Спецкомитет поручил двум специально созданным организациям: Особому конструкторскому бюро Ленинградского Кировского завода и Особому конструкторскому бюро Горьковского механического завода. Это себя полностью оправдало. В ходе соревнования двух ОКБ появилась оптимальная конструкция и техническое решение разделительной машины. Это оказалась машина горьковчан, которой укомплектовали завод Д-1 в Свердловске-44.

Первые месяцы работы завода выявили много скрытых недостатков в конструкции диффузионных машин. Достаточно сказать, что почти у всех из них пришлось менять подшипники, принимать специальные меры по борьбе с коррозией оборудования, привлечь к решению возникших трудностей виднейших советских и немецких ученых. [89]

Государственный контроль и комплексное руководство этим заводом осуществляла секция № 2 Научно-Технического Совета Первого главного управления. Несмотря на огромную занятость ее руководитель В.А. Малышев регулярно проводил обсуждения на заседаниях этого совета, внимательно и без навязывания своего мнения выслушивал ученых и инженеров и принимал четкие решения. Он говорил: "Здесь я не министр, здесь я, как и все вы, инженер". В то же время как министр он действовал жестко, мог яростно прерывать пустые речи, у него была постоянная неприязнь к пустословию: "Не чирикайте! Вы не то говорите, вы не на то совещание попали, вы не в то время живете!".

Выдающаяся роль Малышева в урановом проекте сейчас совершенно очевидна. В свое время И.В. Курчатов отдавал дань глубокого уважения ему, мобилизовавшему сотни заводов, рудников, конструкторских бюро, в том числе и танковых, для создания нового оружия. В 1953 году Вячеслав Александрович Малышев станет руководителем Комиссии по испытанию первой водородной бомбы, первым министром среднего машиностроения.

К 1950 году основные проблемы были устранены, завод стал работать стабильно. За 1950 год завод № 813 произвел несколько десятков килограммов урана, на базе которого в 1951 году собрана и испытана атомная бомба. [90]

Одновременно с заводом Д-1, там же, в Свердловской области, рядом с городом Нижняя Тура началось строительство установки для электромагнитного метода разделения изотопов урана (Свердловск-45).

Но электромагнитный метод не нашел применения для получения обогащенного урана из-за неэкономичной технологии производства, в десять раз уступающей центрифу-. тонной. В то же время он стал широко использоваться для разделения стабильных и радиоактивных изотопов.

О двух атомных центрах Челябинске-40 и Златоусте-20, строительство которого началось в 1952 году, будет подробно сказано ниже.

В 1955 году на Урале создается дублер Арзамаса-16 — Всесоюзный научно-исследовательский институт экспериментальной физики (Челябинск-70). Расположенный недалеко от города Касли, он должен был оставаться совершенно неизвестным для американцев и на случай войны взять на себя функции головной организации, размещенной в Арзамасе-16.

Для организации нового уральского ядерного центра директором его был направлен Р.Е. Васильев, а научным руководителем К.И. Щелкин, один из ближайших сотрудников И.В. Курчатова. Через 5 лёт его сменил выдающийся ученый Е.И. Забабахин.

Из Арзамаса-16 и ведущих университетов страны под Касли приехали молодые честолюбивые и талантливые теоретики, математики и экспериментаторы. Они не захотели оставаться на вторых ролях и постепенно стали завоевывать ведущие позиции в негласном соревновании двух коллективов. Это принесло крупные результаты: многократно усилилась эффективность нового поколения ядерного оружия, значительный размах получило проведение атомных взрывов в интересах народного хозяйства. [91]

Какая-то информация о новом ядерном центре в СССР проникла на Запад. Центральное разведывательное управление США 1 мая 1960 года направило в предполагаемый район размещения этого центра самолет-разведчик "Локхид-2", пилотируемый летчиком Ф. Пауэрсом. На высоте 22 километра ракетой системы противовоздушной обороны Челябинска-70 самолет-шпион был сбит. Следующим американцем, увидевшим Челябинск-70 был госсекретарь США, Д. Бейкер, но это уже были другие времена — времена перестройки.

Параллельно развитию производства атомного оружия с середины 50-х годов на Урале происходит становление ракетной промышленности. С появлением в конце 50-х годов атомных подводных лодок разворачивается производство стратегических ракет с ядерными боеголовками подводного базирования. Выдающуюся роль в этом сыграло конструкторское бюро академика В.П. Макеева. Чуть позже ракеты среднего радиуса действия стали выпускаться на Воткинском машиностроительном заводе в Удмуртии. Крупные производства ракетной техники развертываются и в других регионах Урала.

История распорядилась так, что если в годы Великой Отечественной войны Урал стал кузницей Победы над фашизмом, то в послевоенный период Урал превращается в арсенал по производству ракетно-ядерного оружия. Пять закрытых городов Минсредмаша и предприятия ракетного комплекса работали так, как будто война и не кончалась.

Во многом благодаря их усилиям установился паритет военной мощи между СССР и США, что предотвратило возникновение новой мировой войны.

Огромный вклад в осуществление уранового проекта и создание атомного щита, сохранившего мир для нашего народа в годы холодной войны внесло производственное объединение "Маяк", с которого и началась, по существу, атомная промышленность в России.

Многие из проблем уранового проекта еще не были решены, когда летом 1945 года начался поиск площадки для строительства первого промышленного атомного реактора. Впоследствии немало писали о том, что якобы территория для него была найдена чуть ли не случайно. Это не так. Место под промплощадку искали почти год.

Еще до начала геодезических изысканий руководство уранового проекта определило требования к промышленной площадке. Место под нее должно было быть не просто оптимальным с точки зрения производственной технологии, но и отвечать требованиям внешней секретности, то есть относительно удаленным от крупных городов и оживленных транспортных магистралей. Кроме того, для работы промышленного атомного реактора требовалось огромное количество воды, которая бы охлаждала активную зону, имеющую температуру в сотни градусов. Новое производство требовало много электроэнергии, для его строительства была необходима магистральная железная дорога.

А.П. Завенягину, всю войну возглавлявшему в НКВД строительство крупнейших предприятий тяжелой промышленности, поручили найти территорию, которая бы отвечала заданным критериям. В первую очередь он обратил внимание на район, лежащий между городами Кыштым и Касли на севере Челябинской области. Первый раз А.П. Завенягин побывал здесь в 1937 году, когда его выдвинули кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР от Кыштымского избирательного округа. В первый же приезд туда Завенягина поразила великолепная природа, сочетающая красоту сплошь покрытых мхом Потанинских гор, огромное количество озер, прекрасные места для рыбалки и охоты. Он давно слышал от товарищей из Челябинска об этих благословенных местах, но действительность превзошла все ожидания. Жалко было нарушать эту гармонию. Но интересы огромного государства стояли неизмеримо выше неудобств, которые могли быть вызваны размещением в глухом провинциальном углу объекта особой важности. Что было еще двадцать лет назад на месте дорогого Завенягину Магнитогорска? Голая степь. Вот и в тайгу под Кыштым придут люди, разбудят полусонное захолустье, построят завод, а рядом с ним социалистический город, где станут жить молодые, талантливые ученые, инженеры, рабочие.

По заведенному порядку Завенягин направил в намеченный район воинскую авиационную часть полковника Ходырева. Вслед за ним на место прибыли метеорологи подполковника Е.Н. Теверовского, радиозонды которого, предназначенные для изучения розы ветров, поднимали в воздух летчики.

Примерно в это же время по предложению А.П. Заве-нягина строительство атомного центра и города рядом с ним правительство поручило Челябметаллургстрою НКВД СССР. Это была одна из наиболее мощных строительных организаций страны. Ее костяк составила пятая саперная армия, переброшенная на Южный Урал из-под Сталинграда в конце 1941 года на строительство Челябинского металлургического завода. После перевода саперов из Наркомата обороны в НКВД руководитель стройки генерал-майор А.Н. Комаровский стал называться начальником исправительно-трудовых лагерей и строительства Челябинского металлургического завода Наркомата внутренних дел СССР. За этим титулом скрывалось вполне определенное содержание стройки. Смысл его заключался в том, что значительную часть рабочей силы составляли заключенные. Причем делились они на несколько категорий: заключенные как таковые, советские немцы-трудармейцы, объединенные в рабочие колонны. Они имели менее строгий режим, могли работать вне зоны и без охраны. Однако в целом условия жизни трудармейцев были настолько тяжелы, что смертность приобретала огромные размеры. Кроме заключенных и трудармейцев на Челябметаллургстрое трудились военнопленные. Только руководители среднего и высшего звена были вольнонаемные, свободные люди.

За годы войны на стройке сформировалась когорта замечательных руководителей всех уровней — от бригадира до управленца высшего звена. В рекордно короткие сроки, в тяжелейших условиях войны, испытывая постоянный недостаток материальных ресурсов, они обеспечили успешное строительство завода-гиганта.

Немаловажным было и то, что Челябметаллургстрой обладал мощными предприятиями по выпуску строительных материалов: кирпичными и цементными заводами, деревообделочными комбинатами, производством извести и многого другого, что необходимо для работы десятков тысяч людей.

Строители создали собственные подсобные хозяйства, в которых выращивались овощи, зерно, фураж, содержались свиньи и крупный рогатый скот. В голодное время распространилось собирательство — грибы и ягоды заготавливались тоннами.

Вот этому коллективу, умевшему хорошо работать, в значительной степени обеспечивавшему себя собственными строительными материалами и продуктами питания, и выпала сложнейшая задача — построить уникальное производство плутония для атомной бомбы.

Возглавляемый с 1944 года Я.Д. Рапопортом, Челябметаллургстрой был всей своей предыдущей деятельностью подготовлен к выполнению самых сложных задач.

В апреле 1945 года на совещании у А.П. Завенягина было решено поручить строительство промышленного реактора Челябметаллургстрою и немедленно приступить к проведению изыскательских работ; вслед за изыскателями направить на промплощадку первый отряд строителей для подготовки жилья, затем начать строительство железной дороги, по которой должно доставляться все необходимое для развертывания работ на основных объектах будущего предприятия.

Весной 1945 года трудно было в полной мере оценить весь объем предстоящего строительства. Поэтому сроки пуска атомного производства больше определялись нетерпением Сталина получить оружие, адекватное по мощи американскому. На строительную программу отводилось всего два года. Первое главное управление и Главпромстрой НКВД получили неограниченные права на использование материальных и людских ресурсов. По существу эти организации и после Победы продолжали работать так, будто война не кончилась.

Командно-административная система должна была еще раз продемонстрировать свою эффективность в экстремальных условиях, тем более, что Берия, Первухин, Курчатов знали, что их ждет, если задание Сталина будет сорвано.

В мае 1945 года Комаровский приехал в Челябинск. После его встречи с Рапопортом и главным инженером ЧМС полковником В.А. Сапрыкиным началась подготовка к изыскательским работам. Их намечалось провести в районе, озер Иткуль — Синара — Силач — Сунгуль — Касли — Иртяш — Кызылташ — Увильды, общей протяженностью более ста километров.

Изыскатели во главе с Василием Петровичем Пичугиным, начальником отдела изысканий Челябметаллургстроя, прошли сотни километров. Геологическую разведку (бурение и шурфование) вел начальник геологической партии Александр Федорович Федорычев, а геодезическую часть изысканий возглавил Авадий Наумович Соркинд. Под их руководством работали Е.К. Гуро, А.Ф. Борисова, P.P. Гейзер, А.А. Карбышева, М.Ф. Пасечник.

Поисковые работы, как пишет в своих воспоминаниях В.А. Белявский, [92] начались в разгар лета, когда созревала земляника, а кирзовые сапоги изыскателей становились красными от подавленных ягод. За короткое время была проделана огромная работа.

Изыскатели разложили ландшафт на составляющие, с учетом которых проектантам было необходимо вписать промышленные объекты и жилые поселки в пейзаж.

Обычно бывает наоборот — проектировщики выдают изыскателям готовые проекты, под которые те находят удобные промышленные площадки. Здесь никаких проектов не было. Приходилось руководствоваться только решением правительства "строить" и общими, весьма приблизительными, соображениями ученых. Можно себе представить вол-нение группы Пичугина, когда однажды совершенно неожиданно для них в лесу появился сам начальник Главп-ромстроя НКВД СССР Комаровский.

В середине октября 1945 года, когда уже вовсю зарядили осенние дожди, в один из относительно ясных дней над озерами между Кыштымом и Каслями долго летал двухмоторный "Дуглас", в котором находились генералы Заве-нягин, Комаровский, главный инженер Челябметаллургстроя Сапрыкин, представители других организаций.

Государственной комиссии было представлено несколько вариантов размещения промплощадки. Первым комиссия рассмотрела вариант размещения промплощадки там, где сейчас находится город Снежинск (Челябинск-70). Вариант размещения атомного производства под Кыштымом являлся запасным. В ходе обсуждения вопроса на Спецкомитете, уже в Москве, выяснилось, что при осуществлении первого варианта попадание радиоактивности в гидросистему Каслинско-Кыштымских озер было наиболее вероятным. Во многом это обуславливалось тем, что озеро Синара находилось в самой верхней точке каскада озер. Озеро Кызылташ, наоборот, в самой низкой его точке, и в случае аварии в другие озера самотеком радиоактивная вода попасть не могла.

По одному из вариантов промплощадка должна была быть расположёна на берегу озера Иртяш. Изыскателей привлекло большое количество воды в озере. При облете местности, когда окончательно определялся генеральный план размещения завода и города, разгорелся спор. В ходе обмена мнениями изыскатель Пичугин обратил внимание присутствующих в самолете на то, что эту проблему следует решать, исходя из учета преимущественного направления ветров.

Комаровский приказал прекратить облет территории и категорично заявил:

— Будем изучать розу ветров!

В результате дополнительных исследований, в том числе и розы ветров, решили поселок эксплуатационного персонала (будущий город) располагать с наветренной стороны. Таким образом, площадка города и завода поменялись местами.

Понятие "экология" вряд ли было известно руководителям Программы № 1. Однако именно разумный экологический подход, оценка многих вероятных факторов негативного воздействия на окружающую среду атомного производства в последний момент изменили мнение руководителей Первого главного управления и Курчатова о месте размещения промышленного атомного производства. Это привело к тому, что первый десант строителей был направлен сначала на станцию Тюбук, но через четыре дня возвращен оттуда в Челябинск. Согласно новому, окончательному решению Москвы, стройка разворачивалась под Кыштымом.

Территория, выбранная для завода № 817, имела свою, богатую событиями историю. Люди издавна стремились к этим озерам. Как подчеркивает археолог А. Г. Гаврилюк, достоверно известно, что они поселились здесь около тридцати тысяч лет назад, в эпоху камня.

Наших предков влекла сюда связанная с обилием озер обособленность от своеобразных ворот из Азии в Европу, находящихся чуть южнее, и через которые прошли миллионы все сметающих на своем пути кочевников. В немалой степени люди приходили и оставались тут из-за прекрасной сырьевой базы, и прежде всего кремния.

В эпоху бронзы здесь появились медные рудники. Но наибольший наплыв населения приходится на ранний железный век — с VI века до нашей эры. В это время на берегах местных озер возникла целая сеть укрепленных городищ. Только внутри Озерска расположено шесть городищ, датируемых VI веком до нашей эры — I веком нашей эры. Одно из них находится под ротондой — каменной беседкой Курчатова на берегу Иртяша. Крупное городище находилось на острове Гусином (озеро Большая Нанога). Такая большая концентрация городищ на ограниченной территории, получивших общее название "иртяшских" — явление уникальное. Они были органичной частью широкой сети городищ, сформировавшихся на кромке леса и лесостепи и питавших своим металлом всю степь. Местные изделия: украшения, наконечники стрел, предметы конской упряжи — находят в Туве, в срединной Монголии, в Причерноморье, Казахстане и других ближних и дальних регионах. Уральское железо разошлось по свету благодаря кочевым племенам. [93]

Время великого переселения народов оставило небольшие курганы с захоронениями кочевников, до сих пор неизученными.

В 1986 году при земляных работах найдены предметы времен татаро-монгольского нашествия (конец 13 века): детская игрушка из глины (всадник на лошади), точильный камень с клеймами, обломок остроконечного сосуда. [94]

Местное население — башкиры — складывалось из разных этнических групп, но в конце 10 века их поглотили тюркоязычные племена, пришедшие из степей Приаралья. В 13–15 веках идет интенсивный процесс формирования башкирской народности уже в условиях непрекращающейся борьбы с татаро-монголами, Золотой ордой.

Только в 16 веке начавшаяся колонизация Башкирии Российским государством постепенно стабилизирует социально-экономическую и культурную жизнь башкирского населения.

Заселение района Кыштыма русскими относится к началу XVIII века. Сюда, в край дремучих лесов и озер, бежали старообрядцы-раскольники, крепостные с государственных и частных уральских заводов. Годоми они шаг за шагом отвоевывали у тайги участки земли для возделывания, занимались охотой, рыболовством, скотоводством.

Развитие горнозаводской промышленности на Урале, начатое еще Петром I, в середине XVIII века затронуло и этот регион. В* 1745 году тульский купец Яков Коробков за бесценок купил 250 тысяч десятин земли у башкир и начал закладку Каслинского чугунолитейного и железоделательного завода. Одновременно велись поиски руды. Тогда же на берегу озера Иртяш начинается добыча бурого железняка. Уже в 1747 году завод выдал первый чугун. Здесь же появился заводской поселок Касли. Через пять лет завод купил Никита Демидов. В 1755 году по указу Берг-коллегии он заложил два завода: Верхне-Кыштымский чугунолитейный и Нижне-Кыштымский железоделательный. Продукция заводов отличалась высоким качеством и широко покупалась за границей. Она имела свое клеймо — двух соболей, стоящих на задних лапках. Товарный знак "Русский соболь" получил всемирную известность.

В декабре 1774 года на кыштымские заводы пришли отряды крестьянской армии Емельяна Пугачева. Работные люди оказали им большую помощь — ковали пугачевцам оружие, отливали пушки и-ядра. В начале января 1775 года четыреста наиболее решительно настроенных работных людей Кыштыма и Каслей присоединились к отряду соратника Пугачева Ивана Грязнова и двинулись на штурм Челябинской крепости. Карательные войска, посланные Екатериной II, сурово наказали восставших.

В Отечественную войну 1812 года кыштымские и каслинские заводы отливали для русской армии пушки и ядра.

В 1826 году был прорыт канал из озера Иртяш в озеро Большая Нанога, по которому на баржах перевозили чугун Каслинского завода на Нижне-Кыштымский для переделки его в железо.

В 1843 году между Кыштымским и Каслинским заводами исток реки Течи перекрыли плотиной, а в ней сделали "теченский прорез" — водосброс. Здесь же заложили Те-ченский железоделательный завод как вспомогательное производство для Каслинского завода. В 1846 году для рабочих Теченского завода построили две казармы из камня-дикаря. В 1847 году возникает поселок Старая Теча. В 1890 году Теченский завод закрыли и частично демонтировали. После открытия в 1902 году академиком А.П. Карпинским залежей корунда в районе озера Кызылташ началась перестройка Теченского железоделательного завода в корундовую фабрику. В 1906 году фабрика начинает выпускать наждак. [95]

Поисками месторождений корунда в этом районе в последующие годы занимался известный геолог М.М. Клер. В 1916 году недалеко от Теченской фабрики он открыл единственное в мире месторождение корунда-сапфирита. В 1916–1923 годах на базе этого месторождения производился корундовый порошок — "минутник", который пользовался большим спросом за границей для шлифовки стволов артиллерийских орудий, изделий из стекла и хрусталя.

Ценный продукт добывали вручную в карьерах и шахтах. Работали, в основном, женщины. После революции положение практически не изменилось. На работу 4–5 километров ходили пешком, хлеб возили из Кыштыма, керосин из Каслей, дети учились в школе-четырехлетке, а потом шли работать на рудник или наждачную фабрику. Немногие из них учились в семилетней школе города Кыштыма, куда надо было ходить пешком 15–20 километров.

В поселке было несколько барж. На них порода по озерам и речке Кыштымке доставлялась на Нижне-Кыштымский завод. После переработки породы наждак в порошке везли в мешках обратно баржами, а зимой на санях. На Теченской фабрике порошок измельчали до пылевидного состояния. В цехе из-за пыли была такая удушливая атмосфера, что люди могли работать буквально минуты. Поэтому наждак в народе прозвали "минутником".

В годы Великой Отечественной войны на фабрике работали, в основном, женщины и подростки. В 1944 году для оборонной промышленности теченцы произвели 128 тонн шлифовального порошка, 135 тонн знаменитого "минутника", 16 тонн микропорошка, 56500 косных наждачных брусков. В 1945 году объем производства сократился вдвое, из ста тридцати работников предприятия осталась половина. [96]

Руководство рудоуправления стремилось возродить прежнее значение уникального производства. Планировалось в 1946 году начать разработку месторождения корунда на озере Кызылташ, протянуть к нему линию электропередач. Однако этим планам не суждено было сбыться. Несмотря на попытки сохранить добычу корунда и производство наждака, участь предприятия была решена. В 1952 году его закрыли.

Решением Совета Министров СССР от 9 апреля 1946 года Теченское рудоуправление обязали передать начинающейся стройке весь имеющийся недвижимый фонд: промышленный, социальный, бытовой, жилой со всеми хозяйственными и жилыми постройками. Многие домики оказались ветхими, вросшими по самые окна в землю — строители и этому радовались. Они получили складские хозяйства площадью 1800 м2 и крайне необходимый в голодный послевоенный год 231 гектар пахотной земли подсобного хозяйства рудоуправления.

На берегу озера Кызылташ расположился рыбацкий поселок Сайма, в котором жили рыбаки колхоза "Смычка", здесь же, на берегах озера, находились земли колхоза "Коммунар", заимки Логинова, подсобные хозяйства Теченского рудоуправления и Кыштымского рыбзавода. [97]

На реке Тече, где она вытекает из озера Кызылташ, находилось село Новая Деревня, на реке Мишеляк — село Соловьи — центральная усадьба колхоза "Коммунар".

По берегам озера Большая Нанога располагались подсобные хозяйства Кыштымских хлебозавода, мясокомбината и городской больницы.

На месте будущей промплощадки находились земли колхозов "Красный луч", "1 Мая", "Доброволец", подсобные хозяйства Кыштымского механического завода и "Лесные поляны". [98]

Два дома отдыха и пионерский лагерь располагались на озере Иртяш, пионерский лагерь — на озере Кызылташ. [99]

Все трудности начального, организационного периода стройки легли на плечи начальника Челябметаллургстроя, генерал-майора Рапопорта. Родился Яков Давыдович в 1898 году в Риге. Закончил шесть классов Рижского реального училища и три курса Воронежского университета, В партию большевиков вступил в 1917 году. После Октября — работа в органах ЧК-ОГПУ Воронежа, Ростова, Москвы. В 1931 году направлен на Беломорканал заместителем начальника стройуправления. Зарекомендовал себя хорошо, награжден орденом Ленина и через год назначен заместителем начальника строительства каскада Волга — Москва по лагерю, одновременно — зам. начальника ГУЛАГа НКВД СССР. В 1940 году Рапопорт — начальник Главпромстроя. В первый год Великой Отечественной войны — начальник третьего управления третьей саперной армии, которая была в 1943 году переброшена на строительство Нижне-Тагильского металлургического завода, а сам Рапопорт стал начальником Тагилстроя, заместителем начальника Главпромстроя. Свободно владел немецким, латышским и французским языками. Он всегда работал на крупнейших строительных объектах и в ограниченные сроки, организуя работу огромного числа заключенных, добивался выполнения правительственных заданий.

Десятого ноября 1945 года, когда первый небольшой отряд строителей уже находился под Кыштымом, Я. Д. Рапопорт подписал приказ № 26 "Об организации строительного района № 1. Рапопорт и Сапрыкин давно присматривались к начальнику строительного района № 1 Челябметаллургстроя (так тогда назывались строительные управления) Дмитрию Кирилловичу Семичастному. Было ему тогда сорок лет. Вырос в многодетной семье в Донбассе, рано пошел работать. К началу войны имел большой опыт руководителя различными подразделениями на стройках первых пятилеток. На должности начальника стройрайона Челябметаллургстроя Отличался огромной энергией, изобретательностью. Его району всегда поручалось строительство вспомогательных объектов, на которые часто не хватало ни материальных ресурсов, ни людей. Особенно ярко проявил себя капитан Д.К. Семичастный на строительстве ТЭЦ металлургического завода. Сутками не уходя с работы, он сумел организовать работу своих подчиненных так, что первая очередь теплоэлектроцентрали была сооружена всего за несколько месяцев.

Заместителем Семичастного был назначен Георгий Ефимович Фролов, работавший до этого начальником 15-го строительного отряда. Заместителем по снабжению стал бывший заместитель начальника 4-го строительного района М. Звонарев. С должности главного бухгалтера стройрайона № 3 на аналогичную должность к Семичастному был переведен И.В. Патратий.

За три последних дня октября уволили с прежних мест работы и зачислили в штат одиннадцатого строительного района около ста человек. Среди них были: заместитель главного механика по энергетике стройрайона № 11 Н.Т. Медведев, старшие прорабы В.П. Черненок, И.Я. Клочко и другие.

9 ноября 1945 года группа строителей во главе с Д.К. Семичастным на "коломбине" (грузовой автомобиль с деревянной будкой для перевозки людей) выехала на место будущей стройки под Кыштым.

Как вспоминал впоследствии Н.Т. Медведев, добирались до места назначения очень долго. Из-за бездорожья сделали большой крюк через Касли. Последние километры дались особенно тяжело — машина то и дело застревала в сугробах. Вконец измученные, уже к ночи добрались до конечного пункта, расположенного на южном берегу озера Кы-зылташ (Красный камень).

Временный ночлег нашли в оставшихся от колхоза "Смычка" четырех маленьких домиках, где жили старики со своими внучатами. Хозяева спали на русских печах, а строители на полу.

Утром вместе с изыскателями вышли на площадку, выбранную для сооружения первого промышленного атомного реактора. С геодезической вышки осмотрели местность. Уральская тайга была прекрасна под ярким зимним солнцем.

Для размещения первых партий строительных рабочих были арендованы животноводческие постройки подсобного хозяйства Теченского рудоуправления. Помещения эти были очищены, утеплены и в них устроены двухъярусные деревянные нары. В гусятнике оборудовали медицинский пункт.

Горячая пища вначале готовилась на временных кухнях около жилья, чуть позже в армейских походных кухнях и доставлялась к местам работы строителей.

Для проживания первой группы инженерно-технических работников были утеплены открытые веранды небольшого здания летнего пионерского лагеря Кыштымского механического завода.

Для перевозки дров, первых партий стройматериалов на стройку своим ходом пришли из Челябинска три тяжелых танка "ИС" — ("Иосиф Сталин"), со снятыми боевыми башнями и без вооружения. Однако использование танков как транспортных средств оказалось неэффективным. Они постоянно проваливались и застревали в болотах, скрытых снежными сугробами. Не всегда была виновата зима, иногда танки выходили из строя из-за отсутствия добросовестного технического обслуживания. Когда это удавалось доказать, виновные привлекались к уголовной ответственности, над ними устраивались показательные суды. [100]

Скоро танки заменили гужевым транспортом. Из Челябметаллургстроя на строительную площадку перебазировали один из конных парков. К октябрю 1946 года их количество возросло до четырех. В них насчитывалось около тысячи лошадей. Каждая из них находилась на учете. За гибель лошади виновник выплачивал ее стоимость в троекратном размере или нес уголовную ответственность. [101] Лошади на стройке использовались до начала шестидесятых годов.

В конце 1945 года даже руководителям Челябметаллургстроя трудно было представить весь объем и сложность строительства уникальных объектов предприятия, назначение которого далеко не всем тогда было известно. В то же время опыт подсказывал, что сроки стройки правительство сократит до предела. Перед руководством Челябметаллургстроя встала проблема: на кого сделать ставку, возложить основную тяжесть бешеной гонки со временем.

Военнопленные работали плохо, дневную норму выполняли на 60–70 %. [102] Трудармейцев и заключенных в полном объеме использовать вряд ли бы удалось. Им доступ на сверхсекретные объекты был закрыт. Для выполнения особого важного задания требовались мобильные, спаянные железной дисциплиной коллективы, способные к длительному самоотверженному труду, опирающиеся на чувствр локтя, коллективизм и взаимопомощь. Этими качествами обладали в полной мере тогда подразделения Советской Армии. На них-то и было решено сделать ставку.

В декабре 1945 года в военных лагерях Челябинска началось формирование военно-строительных батальонов. [103] Они комплектовались из личного состава расформированных частей действующей армии, которые не выслужили установленный четырехлетний срок службы. В эти батальоны направлялись также военнослужащие Красной Армии, освобожденные от немецкого плена весной 1945 года. Время нахождения в плену в срок службы не засчитывалось и им предстояло дослужить до четырехлетнего срока. В военно-строительные батальоны зачисляли и репатриированных юношей, насильно угнанных в Германию в 1941–1944 годах и освобожденных из неволи в 1945 году, у которых наступил срок службы в армии. Многие из них были призваны военно-полевыми райвоенкоматами и зачислялись в воинские части Красной Армии. Формирование этих частей закончилось в мае 1946 года.

Всего под Кыштым направили десять военно-строительных батальонов численностью около тысячи человек каждый. [104] Многие солдаты были уже не молоды, далеко за сорок лет. Некоторые были призваны в Красную Армию в 1938–1940 годах, другие в первые месяцы войны целыми подразделениями попали в плен. Многие из военнослужащих имели ранения.

Военно-строительные батальоны принципиально отличались от саперных и инженерных войск тем, что не имели строительной техники, инженерного обеспечения, проектных подразделений, то есть самостоятельно строительные работы вести они не могли. Командиры этих батальонов были строевыми офицерами, строительного дела не знали. Однако все они были участниками войны, а старшие лейтенанты Решетник И.С., Греченков П.А., гвардии подполковник Лишафай П.И. и полковник Сабиров Ф.А. за ратные подвиги были удостоены звания Героев Советского Союза. Офицеры не участвовали в организации производства. Утром отправляли, а вечером принимали солдат в военных городках.

По мере формирования батальоны прибывали в эшелонах к месту дислокации — на промплощадку. Первыми, в январе 1946 года, под Кыштым прибыли солдаты и офицеры 583-го и 584-го военно-строительных батальонов. Ночью солдаты поротно грелись в рабочем общежитии-бараке, а наутро стал расти городок из утепленных палаток. Солдатам первой роты повезло больше всех — им было отведено помещение бывшего летнего пионерского лагеря.

Офицеры строительных частей вместе с семьями разместились на частных квартирах в Кыштыме, каждый день совершая утомительные поездки на озеро Кызылташ и обратно в Кыштым.

Солдаты других батальонов приспособили для жилья землянки, оставшиеся от учебного лагеря военного времени. Офицеры с семьями поселились на частных квартирах в расположенном неподалеку селе Метлино.

Прибывающие подразделения работали на многих разбросанных на большой территории объектах, что затрудняло управление строительными частями. Координацией их работы занималось Управление военно-строительными батальонами под командованием подполковника Н.П. Юрина, организованное 1-го января 1946 года [105]. Поначалу его перевели в Кыштым, а затем непосредственно на стройку.

Особенно тяжело пришлось 585 батальону, который в феврале 1946 года был направлен на станцию Тюбук, где велась заготовка леса для стройки. "В первые дни, — вспоминает подполковник Т.Е. Радченко, — при обработке поваленных сосен солдаты срывались со стволов в снег и проваливались в него с головой. Потребовались усилия офицерского состава и администрации лесозаготовительного района для организации работ и соблюдения техники безопасности. До железнодорожной станции лес перевозили на лесовозах по расчищенному в снегу коридору, высота которого доходила порой до четырех метров". [106]

В начале апреля две тысячи солдат пешком прибыли с лесозаготовок на строительство. Их разместили в землянках: каждая длиной около 60 метров. Однако для постоянного проживания они не годились. Поэтому приступили к строительству жилого городка для солдат. До первого июля 1946 года необходимо было построить двадцать семь казарм-полуземлянок и двенадцать деревянных зданий. Параллельно строились еще три военных городка и больничный городок, в будущем городе.

Несмотря на то, что все работы, начиная от распиловки бревен на доски, велись вручную, при помощи дедовских приспособлений и инструментов, строительство объектов шло быстрыми темпами. Очень многое зависело от слаженной работы сотен плотников. У многих из них главный инструмент — топор, хранился под подушкой.

Особенно тяжело было строителям в апреле и мае 1946 года. Вся территория на строительных объектах стала почти непроходимой, слой чернозема после таяния снега превратился в сплошное месиво. Люди передвигались, вытаскивая из грязи поочередно то одну, то другую ногу. Занятым переноской грузов было особенно тяжело. Многие солдаты после работы приходили в землянку, ужинали, падали на нары и тут же засыпали.

Буквально сразу же после прибытия первого десанта строителей на озеро Кызылташ повсюду закипела работа. Чтобы она не остановилась, ежедневно требовалось все более возрастающее количество материалов и оборудования. Десятки людей жили в Кыштыме и их ежедневно необходимо было доставлять за десять километров на работу.

Все более возрастающие потребности в массовых перевозках грузов и людей не могли быть удовлетворены из-за сплошного бездорожья. Во всей округе тогда не было ни одной дороги с твердым покрытием, отсутствовала железная дорога. Редкие проселки даже маленький дождь делал непроходимыми, а весной по ним можно было проехать только на тракторе.

10 января 1946 года на стройку приехал генерал Комаровский. Вместе с начальником третьего строительного района Челябметаллургстроя Ф.А. Круповичем он выехал на станцию Кыштым. Начальник Главпромстроя показал Круповичу место примыкания будущей железнодорожной ветки к Южноуральской железной дороге и приказал до мая 1946 года построить ее. На вопрос начальника строительного района: "Где проекты?", Комаровский усмехнулся и сказал: "Если бы были проекты, не нужен был бы и Крупович"."[107]

Через неделю под Кыштым из Челябинска перебросили практически весь третий строительний район, специализирующийся на строительстве железнодорожных путей.

Вместе с Круповичем на новую стройплощадку выехал его заместитель Иосиф Ефимович Вавилов — человек во многих отношениях примечательный. Еще в царской армии он был подполковником саперных войск. Всю жизнь строил дороги. В трудных ситуациях умел найти оптимальное решение и твердо провести его в жизнь. Имел феноменальные способности в устном счете. Да такие, что не успевали за ним считать на арифмометрах и логарифмических линейках.

Длительное время на строительстве железнодорожной ветки не было главного инженера. Фактически эти функции выполнял сам Крупович, а организаторская работа ложилась на Вавилова, и он ее выполнял успешно. Позднее Вавилов стал начальником третьего строительного района и проработал в этой должности до ухода на пенсию.

Всеобщее восхищение вызывал начальник производственно-технического отдела строителей-железнодорожников Оскар Эммануилович Борнеман. Это был проектировщик железных дорог, что называется, от бога. Еще до Октябрьской революции он работал в Управлении Рязано-Уральской железной дороги и являл собой пример той старой русской технической интеллигенции, о которой многие слышали, но которую мало кто видел.

Настоящим профессионалом и человеком был Густав Яковлевич Шауфлер, работавший на казалось бы рядовой должности инженера-диспетчера. Блестяще образован, знал в совершенстве немецкий и английский языки. Отличался ярко выраженным инженерным мышлением, что позволяло ему быть фактическим руководителем сразу двух отделов — планового и диспетчерского.

В первом десанте строителей-железнодорожников выехал начальник участка Иван Семенович Каракозов, старший инженер производственно-технического отдела Отто Фрид-рихович Горст. О.Ф. Горсту выпала нелегкая судьба. За три месяца до начала войны он получил диплом с отличием об Окончании Саратовского мелиоративного института по специальности — "строительство гидросооружений". В конце — августа 1941 года по Указу Верховного Совета СССР, как немец, отправлен на спецпоселение сначала в Сибирь, а затем в Казахстан. В 1942 году оказался в трудовой армии на строительстве порохового завода под Соликамском, что в Пермской области. Условия жизни там были ужасные. Смерть косила трудармейцев сотнями. Наверно, мог погибнуть там и О.Ф. Горст, если бы не командировка на строительство железнодорожного моста через приток Камы. Мост запроектировали деревянный, а это создавало дополнительные сложности, требовало очень тщательного исполнения. Через год мост построили. Его сооружение стало большой школой для молодого руководителя. Оно в буквальном смысле слова спасло О.Ф. Горста от смерти.

С конца 1943 года он работает на восстановлении после крупной аварии порохового завода в Чапаевске под Куй-бышевым. Трудится настолько успешно, что в виде исключения представлен к награждению орденом, но Сталин запретил награждать немцев…

По окончании войны трудовые армии были расформированы, а их личный состав направлен на стройки НКВД. О.Ф. Горст получил направление в Челябметаллургстрой, а там его отправили на железнодорожное строительство. С середины ноября 1945 года до февраля 1946 года собиралась команда, в задачу которой входило построить железнодорожную ветку от Кыштыма до промплощадки и будущего города.

В первом эшелоне отправились на новую стройку наиболее известные старшие прорабы Иван Иванович Кригер и Юрий Рудольфович Каменец, тоже трудармейцы. За годы войны, работая на строительстве Челябинского металлургического завода, из десятников они выросли до прорабов, отличались умением организовать труд больших масс людей на тяжелых земляных работах.

Вместе с лучшими специалистами на стройку прибыл целый эшелон со всем необходимым: шпалами, стрелочными переводами, рельсами, вагонетками, тачками, носилками, взрывчаткой, инструментом и другими материалами. Встретившись с начальником отделения дороги и руководителями всех служб дистанции пути, Крупович и Вавилов сумели быстро договориться о начале работ.

В конце февраля 1946 года на заснеженные поляны и перелески под Кыштымом легли следы строителей-железнодорожников. Впереди шли геодезисты, отыскивая репера изыскателей и делая разбивку полотна. Днем выполнялись работы по изысканию, а ночью — по проектированию отдельных участков. Размещалась эта группа и руководство строителей дороги на втором этаже пожарной команды города Кыштыма.

Одновременно готовились жилые помещения для строителей и хозяйственные постройки. Для жилья строились полуземлянки, ставились палатки. Строительные части прибывали непрерывно, доводили до готовности жилье и на второй-третий день выходили на трассу. За ними двигались лесорубы, корчеватели, взрывники.

Условия возведения железной дороги были исключительно тяжелыми. Дополнительные сложности вызывали суровая и снежная зима, пересеченная местность и непростая геология на трассе пути. На короткое расстояние грунт перемещался на одноколесных тачках. На большие расстояния — из выемки в насыпь — ручными вагонетками "Коп-пель" по переносным узкоколейным путям. Ни одного экскаватора или бульдозера на трассе не было.

Основной рабочей силой стали военные строители. Часть из них была участниками войны. По разным причинам они не подлежали демобилизации и службу продолжали на стройках особого назначения. В основном, это были, как говорят, люди в возрасте. Многие из них имели рабочие специальности, некоторые — строительные. А те, кто не работал ранее на стройке, быстро переучивались и успешно осваивали новую специальность.

Кроме военных строителей, в 1946–1948 годах было много прикомандированных рабочих-строителей из числа бывших трудмобилизованных военного времени. Как правило, это были высококвалифицированные строители. Их труд получил высокую оценку, отмечен правительственными наградами. Работали самоотверженно, круглосуточно. Обильный весенний паводок на время выбил строителей из графика и приходилось наверстывать упущенное.

Никаких путеукладочных или балластировочных машин, без которых сегодня невозможно представить строительство устойчивого пути, не было. Развозили шпалы и рельсы ~ вручную вагонеткой, с ручной раскладкой по земляному полотну и пришивкой костылями. Более того, подъем пути из-за нехватки путевых домкратов часто производился при помощи примитивного рычага из куска рельса и подложенных под него чурок, напиленных из шпал.

Весной 1946 года мощным паводком разлилась речка Угрюмовка, ставшая серьезной преградой на строительстве первой железнодорожной ветки от Кыштыма до разъезда "А". Местами ее ширина достигала 20 метров, а глубина — больше двух.

Сегодня некогда грозная водная преграда превратилась в небольшой ручеек, протекающий по дну большой лощины, густо заросшей ольхой и камышом. Но весной 1946 года это был мощный поток, для перехода через который нужен был настоящий железнодорожный мост. Его поставили на деревянные свайные опоры с пролетными строениями из металлических двутавровых балок строители во главе с прорабом Ю.Р. Каменцом, проектировал мост О.Ф. Горст.

В 1958 году пятипролетный мост на реке был заменен трехпролетной железнодорожной конструкцией.

Около озера Малая Нанога построили разъезд "А", одна ветка которого шла на промплощадку "Озеро", а другая — в город. Постепенно разъезд стал обрастать дополнительными объездными путями и тупиками, превращался в сортировочную станцию. На тупиках одновременно строились склады цемента, леса, горюче-смазочных материалов. Таким образом, там образовалась центральная база материально-технического снабжения строительства.

До конца 1946 года и в течение 1947 года были построены ветки до города и на промплощадку. Строились: городская станция, пассажирский вокзал, ремонтное депо. Временный железнодорожный путь был проведен в центр города, на каменный и песчаный карьеры.

На стройку все больше поступало землеройных механизмов, компрессоров с отбойными молотками, бурильных машин для взрывных работ, грузовые мотодрезины. Дела пошли быстрее. С другой стороны, значительно вырос объем грузоперевозок, а, следовательно, и работы по службам движения, эксплуатации и ремонту железнодорожных путей. Поэтому в структуре Управления строительства создали отдел железнодорожных перевозок. Его начальником стал Николай Вениаминович Гашков, потом В.П. Мудель.

Позже, в 1959 году, отдел железнодорожных перевозок Управления строительства и железнодорожный цех комбината были объединены.

Не менее интенсивно с весны 1946 года велось строительство автомобильных дорог. Вскоре появились первые так называемые лежневые дороги, рассчитанные на автомашины грузоподъемностью до трех тонн. Эти деревянные дороги стали единственным средством, позволявшим наладить сносное движение автотранспорта даже в весеннюю распутицу и осеннее бездорожье.

В связи с тем, что общая ширина лежневой дороги рассчитана на проезд только одной машины, для разъезда со встречным транспортом через каждые 400–500 метров строились расширенные участки сплошного настила — разъезды. Сплошные деревянные настилы строились и на территориях автобаз, на улицах, подъездах к учреждениям, магазинам, складам. "Главная лежневка" связывала между собой жилой поселок (ИТР-городок), промплощадку и разъезд "А". Последней из "магистральных" лежневок была дорога от города до совхоза имени Ворошилова.

Лежневые дороги требовали аккуратной эксплуатации и ремонта, иначе становились опасными. Этим занимался дорожно-эксплуатационный участок третьего стройрайона.

С марта 1946 года им последовательно руководили В.Н. Колосков, П.Н. Дьячковский, A.M. Чухонин.

Постройка такого количества деревянных дорог потребовала и большого количества леса. Но другого выхода не было. В послевоенные годы лес считался одним из самых дефицитных материалов, так как шел на восстановление разрушенного войной народного хозяйства. Для добычи камня и дробления щебня не было оборудования.

Массовое строительство лежневых дорог себя полностью оправдало. Оно обеспечило возможность в кратчайший срок развернуть широкий фронт строительных работ на промплощадке.

Вслед за железной дорогой и лежневой в 1948 году стали строить бетонную дорогу между городом и промплощадкой. Ранее она появиться не могла в связи с тем, что по действовавшим в те годы нормам, устройство твердого покрытия на насыпных участках земляного полотна разрешалось не ранее, чем через год после его отсыпки. Это было обусловлено расчетом на достаточную естественную усадку грунта, так как имевшимися тогда механизмами было трудно обеспечить качественное его уплотнение. По этой причине укладку первых кубометров бетона в полотно дороги начали только летом 1948 года на участке, отсыпка которого была произведена в 1947 году.

Экспериментальный участок для этого выбрали на окраине поселка. Для дорожных строителей это было большим событием. Никто из них до этого не строил бетонных дорог и даже никогда не видел их.

К прибытию первых машин с бетоном на экспериментальный участок собрались работники Управления строительства, ГСПИ-11, представители Госхимзавода и просто любопытные.

Когда была забетонирована и заглажена первая трехметровая полоса длиной 30–35 метров, О.Ф. Горст позвонил по телефону начальнику строительства генералу М.М. Царевскому, который тут же, бросив все дела, примчался на своем вездеходе. Приехал не один, а с генерал-полковником В.В. Чернышовым, первым заместителем министра внутренних дел. Любуясь хорошо заглаженной поверхностью только что уложенного бетона, Михаил Михайлович воскликнул:

— Вот это да! Вот это будет настоящая дорога! Ездить по ней будем с ветерком! Только не открывайте движение без моего разрешения!

Вскоре после окончания строительства дороги из соцгорода на промплощадку пришла очередь бетонирования улиц и тротуаров растущих жилых поселков № 1 и 2.

С первых дней стройки очень остро встала проблема электроснабжения. Приходилось сидеть при свечах, пока не заработала передвижная электростанция мощностью пятьдесят киловатт. Она была установлена около здания полуразрушенной кузницы колхоза "Смычка". Ток от дизельной электростанции использовался для освещения общежитий рабочих и ИТР.

Через 'несколько дней с помощью передвижки ожили моторы со станками для обработки лесоматериалов — распиловки их на доски, обрезку, сверление. Но даже для первого подготовительного этапа освоения стройплощадки нужны были более мощные источники электроснабжения. Попытки найти их неподалеку закончились безрезультатно.

Ближе всех находилась линия электропередач в тридцать пять киловатт. Она проходила вдоль железной дороги Кыштым-Аргаяш. Подключиться к ней в условиях небывалых морозов, глубочайшего снега и бездорожья не представлялось возможным.

15 мая 1946 года Рапопорт издал приказ о начале строительства линии электропередачи (ЛЭП) мощностью в ПО киловатт от Кыштыма до промплощадки. [108] Даже на общем напряженном фоне разворачивающегося строительства сооружение ЛЭП-ПО отличалось повышенной срочностью. Линию электропередач протяженностью 13 километров, проходившую по сложной лесистой пересеченной местности, предстояло построить всего за месяц — к 15 июня.

Для того, чтобы ускорить сооружение ЛЭП-110 четыреста военных строителей разместили в палатках на протяжении всей трассы. Специальная техника практически отсутствовала, поэтому большинство трудоемких работ приходилось выполнять вручную. Вырубленный лес вывозил один лесовоз и две грузовые машины ЗИС-5. Основной тягловой силой оставался гужевой транспорт. На строительстве ЛЭП работало тридцать лошадей* и два латаных-перелатаных трактора.

Ввиду особой неотложности и важности ЛЭП, начальник Челябметаллургстроя разрешил ввести десятичасовой рабочий день. Прибегли к испытанным не раз в то время" формам материального поощрения, когда особо отличившимся работникам выдавали спиртное, табак, продукты питания. При строительстве ЛЭП израсходовали для поощрения строителей 150 литров спирта, 200 килограммов табака и 500 килограммов мясных и рыбных консервов. [109]

ЛЭП-ПО сдали к 15 июня 1946 года. К началу лета завершили строительство линии электропередачи Касли — городская площадка. Это дало возможность ускорить строительство поселка ИТР, состоявшего из бараков, и пустить в строй действующих первый магазин, столовую, больницу, клуб и т. д.

Заработало мощное деревообделочное оборудование, известковый карьер и первые механизмы известкового завода. Были построены временные здания автогаража и конных парков строительства.

В конце лета 1946 года на промплощадку доставили и смонтировали новое оборудование стационарной электростанции с дизелями в 600 лошадиных сил.

Все работы по строительству и эксплуатации электросетей осуществляла контора электросетей (КЭС), которую возглавлял сначала С.Ф. Иллик, а затем А.Л. Славинский.

Гражданские инженерно-технические работники зимой размещались на утепленных летних верандах пионерского лагеря на озере Кызылташ. Веранду делили на две половины, в каждой было по одиннадцать кроватей и одной печке. На тесноту мало кто обращал внимание. После ненормированного рабочего дня на сильном морозе, люди были рады теплу. Но долго так продолжаться не могло.

11 марта 1946 года по указанию начальника 11-го строительного района старший прораб И.Я. Клочко был направлен с промплощадки в поселок Старая Теча готовить базу для строительства города.

Он и еще три человека взяли подводу, погрузили два ящика гвоздей, ящик стекла, бочку извести, инструмент и отправились начинать строить соцгород (тогда соцпоселок).

На лошади, запряженной в сани, по заснеженной пешеходной тропинке, протоптанной по скованному льдом озеру Кызылташ, к обеду добрались до Старой Течи. Однако первостроители в гостеприимстве жителей деревни ошиблись. Жили здесь бедно, домики маленькие, постояльцев разместить было негде. Дали им место сначала в дощатом сарайчике на территории корундовой фабрики: холод стоял там такой, что вода замерзала даже днем. Переехали в кирпичный дом, но и там оказалось немногим теплее. '

Директором фабрики работал довольно пожилой мужчина со своеобразным характером, Д.И. Югов. Встретил он первопроходцев недружелюбно, даже не позволил пользоваться телефоном.

На другой день после приезда оборудовали жилье для основного отряда строителей. Клочко все-таки дозвонился до Семичастного, рассказал ему о положении дел и вскоре увидел на заснеженной поверхности озера двигающуюся змейкой черную полоску — шло пополнение.

Прибыло тридцать человек с инструментом и сухим пайком. Началось оборудование жилья в сараях корундовой фабрики и Старой Течи. После разговора с Семичастным Клочко принял и занял все помещения фабрики, а потом и домики по косогору поселка рудоуправления. В единственном его одноэтажном кирпичном здании размещались отделы управления строительства.

Весной 1946 года гражданские руководители строительства переехали на частные квартиры в поселок Старая Теча, расположенный за демидовской плотиной. Помещение бывшего цеха корундовой фабрики, где выпускали наждак "минутник", быстро переоборудовали под баню, долгое время единственную для строителей и работников завода.

Остро давал о себе знать недостаток хлеба. После долгих поисков нашли развалившуюся хлебопекарню в Кыштыме, Из-за отсутствия дорог за хлебом строителям приходилось ходить пешком с озера Кызылташ в Нижний Кыштым. А это почти десять километров. Прошло немало времени, прежде чем хлеб стали выпекать на месте.

С первых же недель перед руководством стройки встала проблема удовлетворения элементарных бытовых потребностей людей. Торговое обслуживание первостроителей организовали начальник торгового отделения П.А. Чайка, заведующий первым магазином Р.А. Лошкарева, продавец Р.П. Павлик.

В одном из бараков оборудовали столовую. Ее небольшой, но дружный коллектив возглавил Д.В. Павлик. Медицинское обслуживание населения сначала проводилось в амбулатории врачами Г.Г. Денцель, Р.В. Федоровой, фельдшером С.М. Румянцевым.

Повседневная жизнь быстро растущего жилого поселка определялась административно-хозяйственным и жилищно-коммунальным отделениями строительного управления № 859, в которых работали Ф.И. Григоренко, А.Г. Паниковский, М.А. Гаврилов, Я.Я. Кузнецов. Огромный объем работы выпал на долю паспортистки М.Н. Мартюшовой. [110]

Принимались меры по упорядочению переписки. Распоряжением Я.Д. Рапопорта с 10 августа 1946 года устанавливался условный адрес без упоминания строительства: "Город Кыштым, почтовый ящик № 2". [111] Еще не было почтальонов, поэтому за письмами на сортировку люди приходили сами.

К началу осени 1946 года основные задачи первого организационного этапа строительства были выполнены.

Челябметаллургстрой направил под Кыштым лучших руководителей строительных районов и обеспечивающих производств. Среди них кроме упоминавшихся ранее, были: Д.С. Захаров, А.И. Ложкин, А.К. Грешнов, Ф.М. Иванов, М.Т. Трушко, А.И. Кибальчич, П.П. Богатов, И.И. Гусаров и многие другие.

Заканчивалось обустройство на новом месте десяти военно-строительных батальонов, насчитывавших около десяти тысяч человек.

В системе исправительно-трудовых лагерей Челябметаллургстроя отбирались и направлялись на промплощадку заключенные, имевшие до суда высокую профессиональную квалификацию, знакомые со строительными специальностями и строительной техникой.

Построена железнодорожная ветка, по которой сразу сплошным потоком пошли сотни тысяч тонн различных грузов, построены лежневые автодороги. Это позволило развернуть сеть складов, на которых происходило накопление строительных материалов и оборудования, техники.

Расчистили площадку под строительство промышленного — реактора.

Проложили линии электропередачи.

На Старой Тече под руководством начальника участка жилищного строительства И. Л. Перельмана строились десятки бараков и щитовых домиков.

Новое строительство росло, как на дрожжах. Летом 1946 года в документах исчезает упоминание об одиннадцатом строительном районе, утверждается другое название стройки — Строительное управление № 859.

Челябметаллургстрой в первые десять месяцев оказал огромную помощь новому коллективу, но не менее важно было вовремя отделить его от "родителя". СУ № 859 требовалось свое, отдельное хозяйство. Все больше трудностей возникало в управлении стройкой из-за того, что Я. Д. Рапопорт и В. А. Сапрыкин находились за сто километров от нее. Образовали первый строительный промышленный район, его возглавил Д. К. Семичастный, а фактически всей стройкой с июня по октябрь 1946 года руководил полковник З.П. Борисов.

В сентябре 1946 года приехал член Политбюро, заместитель Председателя Совета Министров СССР Л.М. Каганович. Он курировал тяжелую промышленность и регион Урала.

В Челябинске Каганович бывал довольно часто. После его посещения 11 октября 1946 года вышел приказ МВД о разделении строительства № 859 и Челябметаллургстроя. Начальником строительства № 859 был назначен генерал-майор инженерно-технической службы Я.Д. Рапопорт, по совместительству с должностями начальника Челябметаллургстроя и Челяблага МВД СССР.

Первым заместителем начальника строительства № 859 и главным инженером стал инженер-полковник В.А. Сапрыкин, одновременно его освободили от обязанностей заместителя начальника и главного инженера Челябметаллургстроя.

Заместителем начальника строительства № 859 назначили капитана интендантской службы М.И. Каприэляна, работавшего до этого помощником Я.Д. Рапопорта. [112]

Из, состава Челябметаллургстроя на баланс нового управления строительства передавался ряд предприятий вместе с личным составом и материально-техническими ресурсами. Среди них:

1. Кирпичный комбинат в составе двух кирпичных заводов на 50 млн. штук кирпича в год, с обязательством удовлетворить нужды Челябметаллургстроя в размере 30 % от фактического выпуска и угольной шахты с добычей 50 тыс. тонн угля в год.

2. Известковый карьер на станции Федоровка (под Челябинском) мощностью 12 тыс. тонн в год с шахтой и напольными печами, с обязательством удовлетворения нужд Челябметаллургстроя в известковом камне в размере 30 % от фактической его добычи.

3. Деревообделочный комбинат № 2, оборудование которого следовало демонтировать в двухнедельный срок и перевезти на строительство № 859.

Передавались четыре вертушки по сорок платформ каждая, шесть арендуемых паровозов и семьдесят вагонов.

Комбинату строительных материалов предписывалось выделять для нужд строительства № 859 шестьдесят процентов произведенных железобетонных изделий, алебастра, шлаковаты, песка, щебня и половину кислородных баллонов. [113]

Вскоре демонтировали и направили на строительство № 859 авторемонтную мастерскую, ремонтно-механический завод, половину гвоздильного завода, центральную лабораторию Челябметаллургстроя, деревообделочный комбинат № 1, строительные механизмы, 17 паровозов и даже 79 книг технической библиотеки.

Приказом МВД от 3 октября 1946 года на объектах нового строительства организован исправительно-трудовой лагерь (ИТЛ). Лагерь был укомплектован заключенными, направленными ранее на стройку из Челябметаллургстроя, и за счет нового пополнения, отфильтрованного "по статейному и физическому признакам". Заместителем начальника ИТЛ Управления строительства по лагерю назначили старшего лейтенанта К.М. Камаева. Заместителем Рапопорта по кадрам стал подполковник З.П. Борисов, а по режиму и охране ИТЛ — подполковник Н.М. Буланов. Начальником сельхозотдела стал старший лейтенант интендантской службы В.А. Поздняков. [114]

Начальнику ИТЛ Челябметаллургстроя предписывалось передать во вновь организованный ИТЛ подсобные сельские хозяйства № 1 и № 2 со всеми их основными и оборотными средствами и личным составом по состоянию на 1 октября 1946 года.

По окончании уборочной кампании 1946 года весь урожай этих подсобных хозяйств распределили пропорционально численности ИТЛ, строительства № 859 и Челябметаллургстроя.

Новому лагерю передавалось 45 % заготовленной овощной продукции на базах Челябметаллургстроя и такая же часть продовольствия и промтоваров, половина поголовья свиней, находящихся на откормочных пунктах при столовых, жилищных поселках, лагерных участках и на свинобазе; 1500 тонн картофеля и овощей нового урожая. [115] Это было особенно важным в год тяжелейшей засухи, уничтожившей почти весь урожай. Достаточно сказать, что вместо предполагаемых 90 млн. тонн, в 1946 году во всем СССР было убрано с полей всего 18 млн. тонн зерна.

Организация снабжения промышленными и продовольственными товарами, питание людей на огромной стройке, какой являлось строительство № 859, оказалось далеко не простым делом. Руководство строительства использовало распределение промышленных и продовольственных товаров с определенной целью — стимулировать труд людей и их отдачу на производстве.

Приказом от 25 июля 1946 года главный инженер строительства В.А.Сапрыкин определил меры поощрения для рабочих, несущих стахановские вахты, и ввел расчеты с заключенными по расценкам вольнонаемных. Через две недели главный инженер стройки ввел систему поощрительного питания для рабочих военно-строительных батальонов. Выполнявшие норму на сто двадцать пять процентов получали гарантированный паек, — дополнительное блюдо, на сто пятьдесят-сто семьдесят, пять процентов — два дополнительных блюда и двести граммов хлеба, более двухсот процентов — три блюда и двести граммов хлеба. [116]

Первым победителем социалистического соревнования в августе 1946 года стал 585-й батальон под командованием капитана Гриценко. Ему вручили переходящее Красное знамя и денежную премию в восемь тысяч рублей.

В первые послевоенные годы практически невозможно стало купить простые, но необходимые товары. В качестве поощрения передовикам производства выдавались ордера на покупку сукна, сапог, часов, шапок, галош. Женщины очень радовались, когда появлялась возможность купить отрез вуали, блузку, комбинацию.

В ноябре 1946 года соревнование приняло такой размах, что руководство стройки признало целесообразным организовать центральный штаб трудового соревнования.

В июле 1947 года штаб ввел стахановскую книжку для рабочих, систематически выполнявших норму выработки на двести и больше процентов. Стахановская книжка давала право на получение промышленных товаров за наличный расчет без взимания промтоварных купонов на сто рублей ежемесячно. Стахановец имел право на ежедневное получение ста граммов водки и двадцати пяти штук папирос. [117]

Вольнонаемные, солдаты-сдельщики военно-строительных батальонов, спецпереселенцы, рабочие стройотрядов, имеющие стахановские книжки, дополнительно ежемесячно могли получить четыре с половиной килограмма мяса или рыбы, шестьсот граммов жиров, полтора килограмма рыбы, пятнадцать килограммов овощей и шесть литров молока.

Параллельно с рабочими в денежной и натуральной форме премировались инженерно-технические работники.

По укоренившейся традиции тридцатых годов постоянно проводились стахановские и трудовые вахты. Активное участие в них принимали комсомольско-молодежные бригады, первые из которых появились на стройке в августе 1947 года. Наибольшую известность приобрели бригады плотников Вошивко, Панкова, Ершова, Кучеренко и другие. Лучшим из комсомольско-молодежных бригад вручалось Красное знамя, Почетная грамота и премия от двух до пяти тысяч рублей. [118]

Жилье для первостроителей, лежневые дороги, строительство промышленных объектов требовало огромного количества леса и изделий из него. Обеспечение строительства всеми необходимыми материалами из леса возлагалось на деревообделочные комбинаты (ДОКи). В 1946–1948 годах их было четыре. Территорию ДОКов огородили колючей проволокой. Здесь работали заключенные.

В сентябре 1946 года в распоряжение начальника строительства приехала группа специалистов ДОКа № 1 Челябметаллургстроя, которые стали ядром коллектива.

Первым начальником деревообделочного комбината был М.М. Визгард. Три из четырех ДОКов в разное время возглавлял Николай Маркович Михайлов. В молодые годы он работал в Китае на дипломатическом поприще, затем его перевели на Соловки, где еще с двадцатых годов находился лагерь для заключенных. После работы там Михайлов стал начальником зоны и направлен на Южный Урал вместе со спецконтингентом. Всего через два месяца Николая Марковича перебросили руководить известковым хозяйством строительства.

Новым директором ДОКа назначили Моисея Михайловича Пуда. Через три года выяснилось, что он является наследником крупного состояния в США. Моисей Михайлович отказался от наследства в пользу государства, но город вынужден был покинуть и уехать в Свердловск.

Начинать производственную деятельность приходилось как в самые тяжелые месяцы войны. Пилорамы и деревообрабатывающие станки работали под открытым небом. Одновременно возводились стены и крыши новых цехов.

Лес поступал с Тюбукского лесозаготовительного участка, из Хабаровска и Иркутска. Вследствие отсутствия железобетона, из дерева изготовлялись все строительные конструкции: балки перекрытий, детали сборных деревянных крыш, шпалы, двухквартирные коттеджи, двухэтажные восьмиквартирные брусчатые дома, передвижные деревянные автобусные остановки, половые доски. Изготовляли много бондарных изделий: бочки, кадки, чаны емкостью от 25–50 литров до двадцати кубических метров. Десять краснодеревщиков, специалистов высшего класса выпускали отличную мебель.

Этой мебелью были оборудованы самые ответственные помещения на промплощадке, в том числе "пятнадцатые комнаты", откуда осуществлялось управление атомным реактором.

Первыми приехали работать на ДОКе Артур Яковлевич Гартун, Виктор Андреевич Брукнер, Федор Карлович Гизе, Давид Васильевич Баскаль, Теодор Августович Шинк, Роман Васильевич Геккель, братья Герман, Александр Яковлевич Ганичер, Теодор Андреевич Шмидт. [119]

Использование строительных механизмов и машин требовало немедленной организации службы их ремонта и технического обслуживания. С ноября 1945 года ее возглавлял Г.М. Герчиков. С апреля 1946 года ремонтом занимались механические мастерские во главе с С.М. Трифоновым, с мая — А.Э. Генкиным. С июля 1946 года ими руководил В.П. Дунаев.

Руководители строительства весь 1946 год активно занимались возведением ремонтно-механического завода. Еще зимой закладывались здания слесарно-механического цеха, кислородного завода и литейки. В июне было определено, что рабочей силой на заводе будут спецпереселенцы и осужденные. Спецпереселенцы переводились с ремонтного завода Челябметаллургстроя в количестве более ста человек.

Вся подготовительная работа по комплектованию кадров, оснащению завода станками, механизмами, инструментом возлагалась на главного инженера ремонтного завода Челябметаллургстроя Терещенко. Он был рекомендован на должность директора ремонтно-механического завода, но в последний момент назначили Василия Петровича Дунаева. Весной 1946 года большую территорю обнесли двухрядным забором из колючей проволоки. Она занимала нынешний проспект Ленина от первой столовой до драматического театра. Внутри ее наряду с другими объектами строили цеха РМЗ.

Не дожидаясь окончания строительства РМЗ, с июля начинают прибывать ИТР и рабочие-спецпереселенцы из Челябинска. Инженерно-технические работники разместились на частных квартирах в Кыштыме. Рабочих поместили в бараки.

26 октября 1946 года состоялось рождение ремонтно-механического завода. Приказом Я.Д. Рапопорта для наилучшей организации работ по обслуживанию механизмов и создания ремонтной базы строительства был организован ремонтно-механический завод. Главным инженером назначили Владимира Александровича Шушерина, главным механиком — Эдвинга Ричардовича Дегеринга, начальником кислородного завода — Германа Филипповича Ломпрехта, начальниками цехов — Александра Генриховича Книппенберга, Рудольфа Александровича Фрибуса, Гаари Андреевича Райта, Эдмунда Гуговича Петера, мастерами — Артура Франсовича Изаака, Александра Яковлевича Штерна и других.

Осенью 1946 года здание слесарно-механического цеха представляло собой двухпролетную кирпичную коробку без крыши и ворот. В восточной части размещалась двухэтажная пристройка (первый этаж без пола). В западной части коробка разделена капитальной стеной. Это был кузнечно-прессовый цех.

Главный механик РМЗ Э.Р. Дегеринг создал при своем отделе монтажную группу для разгрузки, транспортировки и монтажа оборудования. Возглавил эту группу Н. Нейфельд. Она, в основном, состояла из заключенных. Для работы в ночное время часть их была расконвоирована. Работа велась круглосуточно. Больше суток оборудование на разгрузочной площадке не находилось. Днем станки весом от одной до пяти тонн затаскивали в цех на катках с помощью ломов. Ставили их на фундамент, используя домкраты и лебедки.

Первыми были смонтированы и сразу же стали давать продукцию токарно-винторезные станки с ременным приводом. Заработала кузница, где были установлены коксовые нагревательные печи и кузнечные молоты.

С августа 1946 года начался выпуск продукции: запасных частей для строительных машин, болтов для опалубки, строительных скоб, фланцев, кирок, ломов, кувалд.

В октябре, под открытым небом, заработала сборочная площадка котельно-сварочного цеха.

Отсутствие малой механизации на строительстве стало заметно тормозить земляные и бетонные работы. Кроме лопат, носилок, кирок и кувалд у строителей ничего не было. Главный инженер стройки В.А. Сапрыкин и главный механик Д.П. Милонов основную деятельность РМЗ направили на выпуск средств малой механизации: одноколесных металлических тачек, тачек "Рикша", скиповых подъемников, вагонеток, волокуш, а позднее кабель-кранов.

Продукция РМЗ пользовалась огромным спросом. Иногда дело доходило до воровства изделий с территории завода. Однажды утром начальнику котельного цеха Э.Г. Петеру доложили о похищении двух десятков тачек "Рикша", которые даже не успели доделать до конца. Похитителей это не остановило. Петер пошел доложить о краже директору завода. На пути в заводоуправление его перехватил посыльный, посланный директором за Петером.

Разъяренный Дунаев разразился отборной бранью, обозвал Петера фашистом, вредителем. Пообещал, что перед тем, как отдать под суд, посадит его в тачку и прокатит за машиной несколько километров. Выбрав паузу между ругательствами Дунаева, Петер сообщил, что он как раз шел к нему с докладом о хищении тачек. Выдержка и самообладание Эдмунда Гуговича отвратили большую беду: в те годы не очень разбирались, кто прав, кто виноват.

Зимой 1946–1947 годов завод работал в тяжелых условиях. По-прежнму не было крыши, отопления, стекол. Чтобы закрыться хотя бы от снега, вместо крыши положили доски, застеклили рамы.

Для того, чтобы можно было работать во всех помещениях, у каждого станка дымились мангалы. Даже днем в цехе было темно от дыма и газа. К концу рабочего дня рабочих качало от отравления.

После десятичасового рабочего дня спецпереселенцы и рабочие строительных отрядов приходили в холодные, наспех построенные бараки, в центре которых стояли металлические бочки-печки. Стены промерзали и покрывались льдом. С крыш текло. Одежда всегда мокрая, питание очень скудное, карточная система еще не была отменена. Им не выдавалось на руки никаких документов, удостоверяющих личность. Еженедельно, а позднее ежемесячно рабочие ремонтно-механического завода являлись к коменданту для Отметки. Удостоверялось таким образом, что ты не сбежал и все еще жив. Вся переписка вскрывалась. Не выдерживая суровых условий жизни, некоторые спецпереселенцы и стройотрядовцы сбегали. Их находили и сурово наказывали.

Даже за недоносительство людей осуждали на срок до десяти лет.

Несмотря на все это рабочие трудились самоотверженно, отдавая стройке все, на что способен человек. Когда потребовалось большое количество штампов, выяснилось, что ручной станок для их изготовления всего лишь один. Чтобы ликвидировать дефицит штампов, создали из осужденных группу в двенадцать человек, которые, непрерывно подменяя друг друга, выполняли эту работу. Даже премиальные хлеб и водку приносили к ним на рабочее место. Рядом с бригадой расположили духовой оркестр, беспрерывно игравший бравурные марши.

Многие спецпереселенцы, работавшие в Челябметаллургстрое и оттуда приехавшие на новую стройку, были разлучены с семьями. Понимая, что их привезли сюда не в командировку, а надолго, они хотели, чтобы их семьи приехали к ним. Администрация строительства не возражала против приезда семей, но жильем не обеспечивала. Началось массовое строительство землянок, сараек, домиков. Материал для строительства шел любой. Скоро выросли целые поселения, которые называли "шанхаями", "нахаловками". Это было не случайно.

Проводившаяся в первые годы политика в области жилищного строительства исходила из того, что для самих строителей капитальное жилье возводить нет необходимости. Министр внутренних дел СССР генерал-полковник С.Н. Круглое, приезжая на стройку, подвергал жесткой критике ее руководителей за то, что по его мнению, они слишком много сил тратили на создание хотя бы минимальных жилищных условий в ущерб промышленному строительству.

Министр постоянно подчеркивал, что строители пришли сюда всего на несколько лет для того, чтобы возвести завод и два небольших рабочих поселка, в которых должны жить работники завода. Постоянное жилье — для эксплуатационников, временное — для строителей, такова была стратегия в жилищном строительстве, 'которую определили Спецкомитет и Первое главное управление. Такой подход диктовался отсутствием материальных ресурсов в тот послевоенный период и установкой на создание небольшого компактного производства.

Строить в первые год-два капитальные здания было не из чего. Основные строительные материалы — цемент и кирпич — были привозными и направлялись прежде всего на строительство завода. Без создания собственной базы для производства стройматериалов нельзя было рассчитывать на хотя бы частичное решение жилищной проблемы.

Собственно город начал строиться не сразу. Сначала под жилье были приспособлены уже имеющиеся постройки на озерах Кызылташ и Иртяш. В них разместились те, кто приехал с первым десантом изыскателей и строителей. Вслед за этим началось строительство военных городков. По мере готовности в них размещались военно-строительные батальоны. Одновременно значительная часть вольнонаемных и офицеров поселилась на частных квартирах в Кыштыме и Метлино. Очень быстро были построены зоны для заключенных, как на промплощадке, так и в городе. Значительную часть строителей составляли спецпереселенцы и расконвоированные заключенные — рабочие строительных отрядов. Для них строились бараки за демидовской дамбой, за поселком Старая Теча и на территории, примыкающей к деревообделочному комбинату.

За первый год строительства, несмотря на небывалые холода, абсолютное бездорожье, весеннюю и осеннюю распутицы, отсутствие нормальных жилищных и бытовых условий, полуголодную жизнь, был проделана огромная работа.

Первые послевоенные (1946–1947) годы по сложности стоявших перед советским руководством проблем мало в чем уступали самому тяжелому периоду противостояния фашистской Германии. Лежавшая в руинах страна, лишившаяся миллионов 'людей, медленно, через силу поднималась, как после тяжелой болезни.

Постепенно жизнь людей перестраивалась на мирный лад. На предприятиях останавливалось производство военной техники и боеприпасов, школы, отданные под военные госпитали, снова наполнялись шумом детворы. В речи перед избирателями в феврале 1946 года Сталин заявил о миролюбивом внешнеполитическом курсе СССР, о плане восстановления разрушенного войной народного хозяйства.

Но за этой внешней картиной развернувшегося мирного труда скрывалась глубочайшая драма великого народа. Еще не залечив военные раны, наша страна оказалась втянутой в гонку ядерных вооружений. Созданное как средство защиты от возможной агрессии фашистской Германии, атомное оружие в руках правительства США стало средством запугивания Советского Союза. Советское правительство приняло вызов. Однако условия создания атомной бомбы в США и СССР были несравнимы.

На территории Америки, по образному выражению политолога Липмана, в годы войны в результате военных действий не погибло ни одной курицы, а у нас было разрушено 1710 городов и поселков. На американскую бомбу работала вся интеллектуальная элита Запада, мы вынужденно обходились своими силами. Миллионы советских людей страдали от голода в страшную зиму 1946–1947 годов. Дополнительные трудности вызывало и то, что на фоне демонстративной конверсии обычных видов вооружения в глубоком секрете разворачивалось создание атомной отрасли промышленности, которая требовала огромных финансовых и материальных затрат, отвлечения из народного хозяйства сотен тысяч наиболее квалифицированных рабочих, инженеров и лучших ученых.

Сталина не устраивали темпы развития атомной промышленности. Он все время помнил о 22 июня 1941 года и до последних дней своей жизни подчеркивал, что военная катастрофа лета 1941 года стала возможной, потому что не хватило времени подготовиться к отражению фашистской агрессии. После Победы, не исключая нападения на СССР бывших союзников, Верховный Главнокомандующий стремился получить самое эффективное сдерживающее от агрессии средство — атомную бомбу.

Нетерпение Сталина передавалось руководителям Спецкомитета и Первого главного управления — Л.П. Берии и Б.Л. Ванникову. Они, в свою очередь, требовали от ученых и производственников резкого сокращения сроков выполнения комплекса работ по созданию атомного оружия. Наряду с этим руководство страны предоставляло все необходимое для реализации уранового проекта. Материальных * ресурсов после войны оставалось немного, и даже относительно небольшие запросы создателей новой отрасли заметно сказывались на экономике СССР.

Когда для проведения исследований в Арзамасе-16 потребовалось около пятнадцати килограммов ртути, ее немедленно доставили на объект, но это был весь запас ртути в СССР, ее не осталось даже на медицинские градусники.

С начала 1946 года нарастающим потоком шли эшелоны под Кыштым со всех концов СССР. Из Баку — компрессоры и моторное масло, с Ишимбаевского месторождения в Башкирии — топливо, из Свердловска — лес и теодолиты для ведения геодезических работ, из Новосибирска — моторы, из Ташкента — электрический провод, из Куйбышева — запорная арматура, задвижки, вентили. Николаев прислал скреперы, Харьков — станки, Гусь-Хрустальный — посуду, Ставрополь — сковородки. Всего за 1946 год пришло триста шестьдесят четыре тысячи тонн различных грузов.[120]

В течение 1946 года на стройке создавалась обычная инфраструктура, необходимая для возведения крупного предприятия на новом, необжитом месте: прокладывались просеки, линии электропередач, железные и шоссейные дороги, складировались стройматериалы, обустраивалось жилье. Специфику строительства предприятия по выпуску оружейного плутония не представляли тогда не только рядовые работники, но и руководители стройки.

Вместе со строителями в гонку со временем включились проектировщики. Единственным генеральным проектировщиком всех реакторов был тогда Ленинградский Государственный Специальный Проектный Институт (ГСП И) № 11. Он и сейчас остается генеральным проектировщиком многих производств атомной промышленности.

Его история началась 21 октября 1933 года, когда приказом Наркомтяжпрома СССР провозглашалось образование специального проектного бюро "Двигательстрой". В 1938 году институт переименовали в ГСПИ-11. Решением Государственного Комитета Обороны от 4 сентября 1945 года институт передан в Первое главное управление. В 1944–1972 годах его возглавлял А.И. Гутов. [121]

Первые атомные промышленные комбинаты на Урале и поселки при них ГСП-11 стал проектировать с начала 1946 года. Площадки под объекты-заводы плутониевого комбината под Кыштымом были утверждены решением Научно-технического совета Первого главного управления 13 июня 1946 года. Проектное задание предусматривало размещение предприятий завода № 817 общей площадью около 200 км2 на южном берегу озера Кызылташ. Первый промышленный атомный реактор "А" предполагалось разместить на высоте 270,7 м, радиохимический объект расположить на расстоянии около двух километров от реактора. Объекты водного хозяйства — на берегу озера, в 1,7 км от реактора.

В проектном задании предусматривались территории под отстойные пруды и склады "осколков" — радиоактивных продуктов деления, получавшихся в процессе работы атомных реакторов. Особое внимание уделялось системе электроснабжения завода. Ее источниками были три независимых линии электропередач — от Челябинской ТЭЦ, Кыштымской и Уральской подстанций и от собственной постоянно действующей теплоэлектростанции. [122]

Коллектив ГСПИ-11 во главе с главным инженером строительной части проекта Л.А. Черняковым прикладывали огромные усилия, чтобы сделать проект в сроки, установленные Спецкомитетом и Первым главным управлением. Однако сроки эти часто не выдерживались. Сказывалось отсутствие опыта проектирования предприятий атомной промышленности, неоднозначность решений ученых, огромный объем работы и жесточайшие,' иногда заведомо невыполнимые сроки заданий.

Запаздывание проектной документации на главные объекты завода создавало тревожную, нервную атмосферу на стройке. Далеко не все проекты были удачными, требовали переделки, уточнения. Посылать их каждый раз в Ленинград и неделями ждать ответа было по тем временам непозволительной роскошью.

Для ликвидации задержек с выдачей проектной документации на стройку приехала бригада проектировщиков во главе с А. И. Локтевым, которая оперативно решала возникающие по ходу проблемы.

В уральской тайге работали уже тысячи людей, когда девятого апреля тысяча девятьсот сорок шестого года вышло постановление Совета Министров СССР. В нем определялся весь комплекс мер по созданию атомной бомбы в СССР — от поиска месторождений урановых руд до испытания атомного оружия.

В этом документе был определен перечень предприятий по производству плутония и урана. В постановлении говорилось о том, что в первую очередь будет испытана атомная бомба из плутония. Поэтому первоочередное внимание уделялось созданию завода № 817. Перечислялись предприятия и организации, ответственные за различные этапы работы по всему технологическому циклу: от изготовления урана и графита до получения металлического плутония и деталей из него для первой бомбы.

Создавалась система особых конструкторских бюро в Москве, Ленинграде, Горьком, в которых разрабатывалось совершенно новое для нашей страны промышленное оборудование, приборы, технологические линии.

Правительство поручило изготовление всего необходимого для завода № 817 лучшим машиностроительным заводам: Ижорскому, имени М. Фрунзе (г. Сумы), Кировскому, "Большевик" (Ленинград), Уралхиммаш (Свердловск), имени М.И. Калинина (Москва), имени Орджоникидзе (Челябинск) и другим.

Под это оборудование и должны были вестись строительные работы, причем реакторов намечалось строить не один, а два. Первый, экспериментальный промышленный атомный реактор небольшой мощности должен был служить тренажером для отработай всех технологических операций. С учетом опыта его работы затем намечалось строительство основного промышленного реактора.

Решением Совета Министров под промплощадку отводилась территория площадью 1219 гектаров, определялись организации, обеспечивающие материально-техническое снабжение предприятия, давались поручения членам правительства по формированию коллектива работников завода № 817.

В ноябре 1946 года разработали структуру заводоуправления. Тогда же определили объекты первой очереди завода. В нее вошли ремонтно-механический завод, водное хозяйство (объект 22), здание 1 (первый промышленный реактор), здание 101 (радиохимический процесс выделения плутония), здания 109, НО (получение металлического плутония — конечной продукции, "начинки" атомной бомбы), кислородная станция, тепловая электроцентраль (ТЭЦ) и другое.

После утверждения общезаводской структуры в Москве, началась кропотливая работа по подбору кадров.

Главным объектом, по которому в Кремле судили о том, насколько успешно выполняется сверхважное задание, было строительство первого промышленного атомного реактора — объекта "А", который все сразу стали любовно называть "Аннушкой".

Для ведения строительных работ на объекте "А", или, как его еще называли, здании 1, 8 июля 1946 года приказом Я.Д. Рапопорта был организован Первый промышленный район, который возглавил Д.К. Семичастный. Тогда же главным инженером строительного управления № 859 (так вместо строительного района № 11 стала называться стройка) назначен В.А. Сапрыкин. При этом он оставался главным инженером Челябметаллургстроя.

С августа 1946 года начались работы по рытью котлована. Сапрыкин тут же сообщил об этом в Москву и получил указание к концу года его закончить. Подгоняемый Берией, Сапрыкин 17 октября 1946 года издает приказ, в котором поставил задачу отрыть котлован на глубину восемь метров — 22 октября, а двадцать четыре метра — к 25 ноября 1946 года. Все работы на котловане намечалось закончить к 1 января 1947 года. [123]

Сверхкороткие сроки требовали высочайшего темпа работы, и люди не щадили себя. Однако выполнить поставленную задачу по срокам не удалось. Старые, латаные-перелатаные экскаваторы с ковшами объемом полтора кубометра постоянно ломались и надолго выходили из строя; поначалу не удавалось расставить их в забоях так, чтобы они работали с максимальной производительностью. Непросто оказалось наладить работу шоферов в ночную смену. Из-за организационных неурядиц они опаздывали на целых три часа. Но самое главное было в том, что грунт оказался необычайно тяжелым, и даже экскаваторам справиться с ним было нелегко.

Сапрыкин мгновенно среагировал на негативно складывающуюся ситуацию. Он принял меры двоякого рода. Одни из них носили административный характер: норма выработки на два работавших экскаватора увеличена до 1500 кубометров в сутки, установлен график дежурства на котловане руководителей Первого промышленного района, которые ежесуточно докладывали главному инженеру строительства об объеме выполненной работы; установлено дежурство заместителя главного механика у экскаваторов, чтобы при поломке немедленно организовать ремонт машин; улучшена организация работы автотранспорта. [124] Управление военно-строительными батальонами организовало социалистическое соревнование с вручением победителям Красного знамени, вымпелов и денежных премий. [125]

С другой стороны Сапрыкин решил ускорить работу на котловане, используя направленные взрывы большой мощности. Для этого на стройку прибыл специальный инженерный батальон под командованием Я.И. Ентина. Г9 ноября 1946 года прогремел первый взрыв, поднявший в воздух сто двадцать два кубометра скальной породы. Машинисты экскаваторов и водители автотранспорта работали по десять часов в смену. [126]

Трудились без выходных. Даже в праздник Октябрьской Социалистической революции все работали в котловане.

15 января 1947 года Первый промышленный строительный район возглавил инженер-капитан Д.С. Захаров. Работавший до него начальником района Д.К. Семичастный уехал в Челябинск. Главным инженером назначили А.К. Грешнова. [127]

К середине января 1947 года котлован представлял квадрат со сторонами восемьдесят и глубиной шесть метров. Поначалу проект предусматривал глубину только десять метров. Первые метры копали вручную, лопатами. Грунт грузили на грабарки-телеги с открывающимся дном. Затем землю отвозили на этих грабарках в отвал, расположенный в трехстах метрах от котлована. Зимой работало по пятьсот землекопов в смену, а летом копали в две смены три тысячи человек. Грабарки шли непрерывным кольцом. Каждая заполнялась за одну-две минуты. Изменить скорость непрерывного потока грабарок было невозможно.

На глубине около десяти метров обнаружили скалу, скорость наполнения грабарок замедлилась. Вместе со взрывами на рыхление, стали применяться особо мощные взрывы на выброс. За период с октября 1946 по март 1947 года тридцатью взрывами было выброшено сто тысяч и взрыхлено семьдесят тысяч кубометров крепкой скальной породы. Для этого саперы выкопали три тысячи метров шурфов, тысячу триста кубических метров минных камер. [128]

Когда дошли до глубины восемнадцать метров, получили проект, по которому глубина котлована определялась в сорок три метра. Это всех ошеломило. Никому из строителей прежде на доводилось вести работы на такой глубине.

Действующая схема раскопа позволяла выйти на глубину двадцать метров. Чтобы копать глубже, надо было его расширить для создания выездных путей из котлована. На глубине двадцать метров провели взрыв на выброс, который позволил углубиться сразу на пять метров. После взрыва смонтировали на дне котлована два экскаватора и десять подъемников, изготовленных на ремонтно-механическом заводе. Экскаваторы перемещали грунт к ковшам подъемников, а землекопы вручную их загружали.

На поверхность грунт отвозили автомашинами. Их на стройке в то время было немного — сорок пять. Многие сильно изношены, больше находились в ремонте, чем работали. Поэтому постоянно землю возили не больше десятка американских "студебеккеров" и советских ЗИСов. "ЗИС" — аббревиатура названия самого крупного тогда по выпуску грузовых автомобилей Московского завода имени Сталина, сегодня его знают как ЗИЛ — завод имени Лихачева. Из-за острой нехватки автомобилей основной объем земли по-прежнему перевозился на грабарках.

Такая технология подготовки котлована существовала до глубины сорок три метра, которой достигли в марте 1947 года. Проектировщики поставили задачу углубиться еще на десять метров.

Между тем, условия работы землекопов все время ухудшались. Особенно мешали обильные грунтовые воды. Хотя котлован был расположен на довольно высоком месте, по мере углубления бороться с водой становилось все труднее. Строители не располагали тогда насосами высокого давления. Установили промежуточную станцию второго подъема с большими емкостями, но однажды, в лютые морозы, они отказали. Котлован стало заливать, из него пришлось эвакуировать людей. Авария грозила длительной остановкой работ.

Александр Иванович Ложкин, работавший механиком объекта, быстро разобрался в причинах неисправности и, невзирая на лютый мороз, разделся догола и нырнул под воду в емкость перекачки. Под водой он исправил запавший клапан и спас положение. Об этом героическом поступке узнала вся стройка, люди восхищались им. И когда, учитывая очень тяжелые условия труда на дне котлована, руководством стройки была объявлена запись добровольцев, десятки строителей выразили желание принять участие в штурме последних десяти метров. Из них сформировали несколько звеньев по четыре-шесть строителей. Руководил работой сам начальник первого района Д. С. Захаров. В его рабочей комнате в бараке у котлована сидел кассир с мешком денег, с колбасой и хлебом. Отличившиеся поощрялись тут же, на месте. "

Своеобразным штабом армии землекопов стал домик прорабов, который, как ласточкино гнездо, висел на откосе котлована. Отсюда руководили комплексом работ на котловане Д.С. Захаров, А.К. Грешное, начальник производственно-технического отдела Петр Павлович Богатое, начальник участка Илья Липпович Перельман, прорабы В. Кокшаров, Шудря, Клочко. В апреле 1947 года котлован под первый промышленный атомный реактор был закончен. Он представлял собой усеченный конус, опрокинутый основанием вверх, с диаметром на поверхности земли сто десять метров, а внизу — восемьдесят метров. Глубина котлована составила пятьдесят четыре метра.

Одновременно с подготовкой котлована началось сооружение комплекса зданий водной группы. Расположенный на берегу озера Кызылташ, он включал в себя насосы, предназначенные для перекачки воды на расстояние около двух километров. С их помощью охлаждалась активная зона реактора, система фильтров, отстойников, химической очистки воды. Комплекс в принципе ничем не отличался от обычных водных систем. Однако малейшая недооценка ситуации приводила к тяжелым последствиям, казалось бы, на простых строительных объектах.

При строительстве насосной первого подъема бетонирование бассейнов, куда поступала вода из озера, было поручено неквалифицированному персоналу. Бригада приготовила некачественный бетон, залила его в стены бассейна, а когда сняли опалубку, обнаружили раковины, через которые вода из озера врывалась в машинный зал насосной станции. В таком состоянии комплекс работать не мог. Технические требования при приемке насосов эксплуатационниками были жесткими: в приямке за сутки допускалось накапливание не больше стакана воды.

Про чрезвычайное происшествие узнал В.А. Сапрыкин. Он подключил лаборантов из центральной лаборатории и совместными усилиями с инженерно-техническими работниками Первого строительного промышленного района А.А. Казутовым, Алексеевым, Семычкиным, Ю. Шарлаем, В.Д. Солоденниковым подобрали оптимальный состав раствора (промытый крупный песок, быстро схватывающийся цемент и жидкое стекло) и заполнили им раковины. Заделывались раковины руками, отчего кожа на ладонях висела лохмотьями. Но люди на это мало обращали вни-мания и радовались, что смогли быстро и без тяжелых последствий ликвидировать невольную оплошность.

Разворачивающееся строительство промышленных объектов требовало огромного количества необходимых для этого материалов: кирпича, бетона, песка, извести, леса и многого другого. Несмотря на то, что существовал строжайший запрет на их использование для строительства жилья, стройматериалов не хватало.

Приказом министра внутренних дел СССР С.Н. Круглова для обеспечения всеми материалами строительства № 859 была создана Челябинская производственная контора. Начальником конторы назначили Дмитрия Ивановича Волкова, главным инженером — Владимира Александровича Белявского. Конторе подчинили один из заводов Потанинского кирпичного комбината, находившегося в пригороде Челябинска. Все остальные материалы контора получала с предприятий Челябметаллургстроя. Фактически эта контора выполняла не производственные, а снабженческие функции.

Руководители производственной конторы торопили с проектированием и строительством центрального бетонного завода и завода железобетонных изделий.

Надо отдать должное высокому профессионализму руководителей того времени. Организовав на первых порах снабжение строительными материалами из Челябинска, они параллельно строили новые производственные мощности по их выпуску и обеспечивали непрерывное поступление необходимых, как воздух, материалов.

К апрелю 1947 года, по окончании работ на котловане, все более остро вставал вопрос об организации работ по его бетонированию. Прежде всего надо было обеспечить поступление полутора тысяч кубометров бетона в сутки. Это требовало приема и переработки огромного количества цемента, производства щебня, песка и транспортировки их на центральный бетонный завод.

На стройке уже давно существовали и активно, работали карьеры, бетонные узлы и т. д. Однако бетонирование атомного реактора требовало увеличить их производительность во много раз. С этой целью В.А. Сапрыкин приказал организовать контору строительных материалов и вызвать из Челябинска для руководства ее работой В.А. Белявского. Руководителя нового подразделения поразила напряженная деловая атмосфера на всех уровнях — от кабинета Сапрыкина до бригады строителей.

Предстояло немедленно обеспечить ритмичную работу центрального бетонного завода. Начальником его был назначен А.И. Кибальчич, до этого работавший в строительной лаборатории.[129]

В ближайшем к заводу жилом поселке размещался первый строительный отряд, его начальником был подполковник Кара-сик. Отряд насчитывал четыре с половиной тысячи человек и состоял из бывших заключенных, освобожденных по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 10 января 1947 года. Этот Указ распространялся на осужденных за мелкие преступления, а чаще всего — за проступки на производстве, мелкие хищения, бытовое хулиганство. Среди них оказалось много бывших рабочих Сормовского машиностроительного завода из Горького. Они хорошо знали работу, ремонт и эксплуатацию машин и механизмов, могли обеспечить нужную степень надежности работы оборудования бетонного завода.

В.А. Белявский, А.И. Кибальчич тщательно продумали расстановку рабочих, почти с каждым из них побеседовали. Особое внимание обратили на создание запаса быстроизнашивающихся деталей оборудования и двигателей. Создали на заводе хорошо оснащенную механическую мастерскую и организовали сильную бригаду ремонтников. На всю подготовку и организацию производства непрерывного потока бетона отводилось короткое время — около месяца.

Бетонирование столь крупного котлована требовало специального проекта организации работ и расчета. Сложной задачей было осуществление доставки шестидесяти кубометров бетона в час на расстояние трех километров от завода до котлована. За перевозку бетона отвечали начальник управления автомобильного транспорта строительства Ким и главный инженер Александр Иванович Степанов.

В.А. Белявский в своих воспоминаниях пишет: "К утру 30 апреля 1947 года все было готово для начала бетонирования котлована. Участники этого самого важного события на всей стройке с нетерпением ждали команды. Вот показался автомобиль Сапрыкина, но ожидаемого приказа не последовало. Коротко поздоровавшись с присутствующими на бетонном заводе руководителями, он дал отбой.

— Начнем третьего мая, — в ответ на недоумевающие взгляды сказал Сапрыкин и уехал на котлован.

Сразу после первомайских праздников началось бетонирование котлована. С первых дней благодаря хорошо продуманной подготовке вышли на заданный объем подачи бетона. Для ускорения темпов у котлована поставили четыре бетономешалки по пятьсот-семьсот литров каждая. Бетонная смесь заливалась в ковш специальных подъемников и спускалась вниз.

Вскоре возникла проблема с песком. Он поступал на центральный бетонный завод с Татышского карьера, расположенного километрах в пятнадцати от завода. Но не расстояние и бездорожье стало головной болью строителей. Руководители стройки не учли, что песок в карьере лежит на глубине тридцати метров. Чтобы добраться до него, необходимо было убрать огромный слой грунта и увезти на самосвалах за пределы карьера. Этого не сделали. Грунт оставался в карьере и быстро сказался на темпах работы. Карьер был буквально завален вскрытой землей, которая с каждым часом прибывала.

В.А. Белявский и начальник карьера Михаил Георгиевич Пятков ломали головы, как разместить огромные отвалы вскрыши, проложить в карьере дороги к забоям. С огромным напряжением это удавалось делать, как вдруг пришла еще одна беда. На центральном бетонном заводе проглядели появление воды в транспортной галерее цементного склада. В результате схватившийся цемент почти остановил транспортную ленту. Элеваторы, где образуется бетонная смесь, оказались на голодном пайке. Выход продукции завода резко сократился, на заводском дворе скопилось огромное количество самосвалов.

В. А. Белявский немедленно организовал подачу вручную на бетономешалки цемента, который находился в вагонах на подъездных заводских путях. Остальных рабочих бросил на долбежку цемента в транспортной галерее. Пообещав по сто граммов спирта каждому участнику аврала, если работа будет сделана за полчаса, Белявский немного не рассчитал. Не дожидаясь завершения срочной работы, выпил сначала мастер, а затем остальные. Работа прекратилась. Впавшего в отчаянье руководителя спас Сапрыкин. Он вызвал на завод роту солдат, которые быстро завершили начатую работу по освобождению транспортной ленты.

Уже поздно вечером, убедившись, что "ЧП" ликвидировано, безмерно уставший Василий Андреевич поинтересовался:

— Спирт есть? Давай и я выпью.

Осушив — до дна граненый стакан, Сапрыкин уехал отдыхать.

Через пару недель вновь возникло "ЧП" на Татышском песчаном карьере. В конце июня, когда на стройку приехал первый заместитель министра внутренних дел СССР Василий Васильевич Чернышев, позвонил начальник карьера и сообщил В.А. Белявскому, что готовый к отправке на бетонный завод состав с песком наполовину оказался с глиной. Бетон на глиняном песке — заведомый брак, поэтому начальник конторы строительных материалов приказал выгрузить состав под откос. То же самое пришлось повторить и со второй вертушкой, и с третьей.

Понимая меру огромной ответственности, которую он взял на себя, принимая такое решение, Белявский позвонил Сапрыкину. Доложив о случившемся, спросил, что делать дальше. Сапрыкин приказал грузить только чистый песок и повесил трубку.

О задержке трех составов с песком и выгрузке его в отвал немедленно сообщили генералу Чернышеву. Тот вызвал к себе Белявского и обвинил его в сознательном срыве поставок бетона в котлован. Объяснения Белявского, что это было сделано из-за непригодности песка, генерала не убедили. Сам Сталин постоянно интересовался темпами бетонных работ, по приказу Берии на всех ответственных участках строительства постоянно находились работники органов безопасности, головой отвечавшие перед ним за малейшее промедление, а тут три эшелона песка выброшены под откос.

Генералу, видимо, все было ясно: участь Белявского была решена. Он поднял трубку и сказал:

— Соедините меня с Буторовым.

Буторов являлся начальником Управления № 8 Министерства внутренних дел, куда входили представители и милиции, и госбезопасности. Управление № 8 имело права областного и подчинялось Москве. Однако Буторова не оказалось в кабинете, и это спасло руководителя конторы стройматериалов. Он успел обратиться к Чернышеву:

— Товарищ первый заместитель министра, я докладывал главному инженеру строительства. Последнюю вертушку под откос разгрузили с его разрешения. — Генерал обрезал:

— Вы говорите неправду.

— Это легко проверить, — не сдавался Белявский.

Чернышев снова позвонил начальнику Управления МВД строительства, тот не отвечал, и тогда генерал набрал номер Сапрыкина.

— Вот у меня сейчас в кабинете находится Белявский. Он говорит, что по песку вам докладывал.

После паузы, которая показалась Белявскому вечностью, уже спокойно:

— Почему же вы сразу об этом не сказали, Василий Андреевич?

Положив трубку, встал и, протянув для пожатия руку, ровным голосом приказал:

— Можете идти, товарищ Белявский.

На этот раз все обошлось благополучно.

Очень важно было в то время верно оценить перспективы стройки, создать мощности по производству стройматериалов, рассчитанные на решение крупных задач. В таких случаях не все проходило гладко. Часто сталкивались полярные мнения, принимались решения, истинное значение которых определялось много лет спустя.

В июне 1947 года встал вопрос о расширении производства щебня на дробильном заводе. Генерал А.Н. Комаровский потребовал доложить соображения по этому поводу. Сапрыкин поручил разработать схему нового мощного дробильного завода Белявскому, который прямо был заинтересован в этом. Быстро начертив схему завода, много раз обсужденную с Сапрыкиным, и получив его подпись на схеме, Белявский отправился к начальнику Главпромстроя Министерства внутренних дел СССР в его личный вагон.

Комаровский, взглянув на представленную схему, сделал кислое выражение и резко сказал:

— Да, товарищ Белявский, видно, ваш потолок невысок. Как же так? Правительство нам определило срок всего два года, за которые необходимо построить объект, а вы предлагаете построить завод-гигант ради получения всего-навсего щебня. Зачем это нужно, если нам дан срок всего два года?

В заключение своей тирады Комаровский взял синий карандаш, перечеркнул чертеж косой линией и поставил резолюцию: "Категорически запрещено- выполнять эту схему. А. Комаровский".

Только вмешательство находившегося тогда на строительстве заместителя начальника Первого главного управления А.П. Завенягина спасло проект создания мощного производства щебня. По этой схеме скоро был построен завод на карьере у озера Кызылташ. Еще долгие годы он снабжал щебнем всю стройку. Этот случай говорит о том, как нелегко было тогда даже крупным руководителям определить перспективу строительства.

К середине 1947 года на пустом месте за девятнадцать месяцев сформирован многотысячный коллектив строителей, способный решать сложнейшие задачи при остром дефиците ресурсов и времени. Создана инфраструктура огромной стройки: построены дороги, линии электропередач, временное жилье, материальная база по производству на месте строительных материалов. Железнодорожным и автомобильным транспортом доставлено и принято около миллиона тонн грузов со всего Советского Союза. Высокими темпами выкопан и наполовину забетонирован котлован под атомный реактор, построены объекты водоснабжения, развернуты подготовительные работы по строительству радиохимического завода — объекта "Б".

Казалось, Сталин должен быть удовлетворен. Ему были хорошо известны огромные трудности, возникавшие на стройке ежедневно, и то, какими поистине героическими усилиями они преодолевались.

Но к лету 1947 года Сталин все больше ощущал дефицит времени в организации эффективной обороны страны. Речь бывшего премьер-министра, союзника в годы войны Уин-стона Черчилля в маленьком американском городке Фултон прозвучала, как манифест борьбы с социалистической системой. Отношения между СССР и западными странами ухудшались с каждым днем. Берия постоянно докладывал Сталину о разработке новых и новых планов атомной бомбардировки советских городов. Не имея адекватного ответа на возможный удар с Запада, Сталин нервничал.

Осенью 1947 года Берия понял, что наступает критический момент. Обещание Сталину закончить строительство завода под Кыштымом к 7 ноября 1947 года оказалось невыполнимым. Берия знал, что если виновных в срыве запланированных сроков не найдет он, Сталин может расправиться с ним самим. Боязнь за свою судьбу заставила заместителя Председателя Совета Министров СССР действовать энергично.

В середине лета на строительстве появилась очень представительная комиссия. В ее состав входили И.В. Курчатов, А.П. Завенягин, Б.Л. Ванников, М.Г. Первухин, Е.П. Славский, А.Н. Комаровский. На заседание этой комиссии пригласили с отчетом Я.Д. Рапопорта и В.А. Сапрыкина.

Вопрос о замене руководства строительства, по-видимому, был предрешен, оставалось выполнить неизбежные в таких случаях формальности.

Вероятно, темпы строительства могли быть увеличены, но не все зависело от Якова Давидовича Рапопорта. Многочисленные переделки уже построенного во многом происходили потому, что все время запаздывали проектировщики. Это не только увеличивало сроки строительства, но и вело к его удорожанию, было одной из причин, затрудняющих планирование потребностей в рабочей силе и материалах.

Рапопорт не любил целыми днями пропадать на стройке, быть в гуще людей, но при этом хорошо знал сильные и слабые стороны своих коллег, умел поставить работника на место, где он мог проявить себя наиболее эффективно. Рапопорт обладал большими организаторскими способностями, мог предвидеть многое, что ожидало стройку. Ему выпала во многом неблагодарная роль — начинать с первого колышка. Некоторые его решения дали положительный результат, когда" Рапопорта давно уже не было на Южном Урале, и им воспользовались те, кто пришел после него. Почти полвека спустя после описываемых событий, думается, с полным основанием можно сказать: в основе конечного успеха создателей атомного оружия в СССР есть значительная доля труда первого руководителя строительства № 859 Якова Давидовича Рапопорта.

Главный инженер Василий Андреевич Сапрыкин оставался в этой должности еще шесть долгих, самых напряженных лет, до 1953 года.

Василий Андреевич внес огромный вклад в создание Базы-10. Это была удивительная личность и профессионал высочайшего класса. Родился он в 1890 году. В 1915 году закончил институт инженеров путей сообщения в Петрограде. В выписке из его диплома указывалось: "Утвержден 23 декабря 1915 года в звании инженера путей сообщения с правом составления проектов и производства всякого рода строительных работ и с правом на чин коллежского секретаря при поступлении на государственную службу".[130]

После окончания института В.А. Сапрыкин работал техником, прорабом, а в начале 30^-х годов становится главным инженером на реконструкции металлургического завода в Днепропетровске. С 1934 года — главный инженер строительства Магнитогорского металлургического комбината. Затем следы его теряются, видимо" не избежал репрессий. Перед войной В.А. Сапрыкин возводит судостроительный завод в Архангельске, ас 1941 года — главный инженер Челябметаллургстроя.

На площадку № 859 он приехал уже немолодым человеком, но как вспоминает О.Ф. Горст: "Это был человек внушительной и приятной внешности, высокого роста, сохранивший подтянутость и военную выправку. У него было мужественное, умное лицо, совсем седая голова, приятный тембр голоса".[131] В его внешнем облике, в манере общаться с молодыми всегда чувствовалась интеллигентность и благородство.

Блестящую характеристику В.А. Сапрыкину дал его коллега и руководитель А.П. Комаровский: "Его безоговорочный технический авторитет, исключительная сердечность и личное обаяние наряду с большой работоспособностью и оперативностью вызывали всеобщее уважение и любовь". [132]

Двенадцатого июля тысяча девятьсот сорок седьмого года министр внутренних дел СССР С. Н. Круглое назначил начальником лагеря и строительства.№ 859 генерал-майора инженерно-техни-'ческой службы Михаила Михайловича Царевского.

В истории советского промышленного строительства М. М. Царевский сыграл видную роль. Как и Серго Орджоникидзе, получил фельдшерское образование. В двадцать лет ушел на гражданскую войну в Первую конную армию Семена Михайловича Буденного. Затем работал в органах Всероссийской чрезвычайной комиссии. В начале первой пятилетки был одним из руководителей строительства Балахнинского бумажного комбината в Нижегородской области, в тридцать лет стал начальником строительства Горьковского автомобильного завода, а затем — никеле-во-медного комбината в Заполярье у построенного тогда же города Мончегорска. Во время Великой Отечественной войны Царевский руководил строительством новых цехов на Нижнетагильском металлургическом заводе.

После принятия Первым главным управлением программы наращивания добычи урана из отечественного сырья, Царевский уезжает в Эстонию, где недалеко от Нарвы строит сланце-химиче-ский завод в городке Силламяэ. В то время он назывался комбинат № 7. Отсюда генерал Царевский получил назначение под Кыштым.

С прежним начальником строительства № 859 его объединяли высокий профессионализм и организаторские способности. Однако стиль руководства у Царевского был диаметрально противоположным. В отличие от "законника" и "бюрократа" Рапопорта, руководившего строительством с помощью многочисленных приказов, Царевский великолепно знал технологию, практику строительного дела. Это был настоящий русский самородок с бурным, деятельным характером. Энергия в нем буквально кипела. Строителем он был, что называется, от бога. Тем, кто с ним работал, Царевский казался былинным богатырем: большого роста, подтянутый, с прямой осанкой и громким голосом, он как будто сошел со страниц древнерусских летописей. Правда, Михаил Михайлович обильно насыщал свою речь нецензурными выражениями, особенно когда кого-то ругал. Но ругал Царевский всегда за дело. Он не был злопамятным человеком: накричав, быстро отходил и никогда просто так не напоминал работнику о его ошибке, У генерала была интересная манера здороваться. Если он был доволен состоянием дел, то протягивал всю пятерню. Если не особенно, то совал три, а то и один палец. Если же был сердит, резко отворачивался и становился к собеседнику вполоборота. Иному казалось, что это случайно. Но попытки снова зайти к нему и поздороваться за руку, заканчивались с тем же результатом — Царевский упрямо становился боком к провинившемуся.

Царевский не любил сидеть в кабинете и заниматься бумагами. В этом он резко отличался от Рапопорта. В приемной Якова Давыдовича стояла благоговейная тишина. Строгая, уже в возрасте, секретарь Нина Алексеевна Целовальникова делала серьезные замечания, если кто-то из приглашенных к начальнику строительства осмеливался громко заговорить. Она строго соблюдала законы канцелярии и была под стать своему шефу. Недаром он привез ее с собой из Нижнего Тагила.

Стихией Царевского был сам процесс строительства. Нина Алексеевна, изучив его характер, давала ему на подпись не более двух документов сразу. Поэтому бумаги постепенно накапливались. Был случай, когда он, разозлившись, все их порвал и выбросил в корзинку для бумаг.

Целыми днями Михаил Михайлович находился на стройплощадке. В четыре часа дня он заезжал в Управление строительства, затем отдыхал до восьми вечера. Поздно проводил производственные совещания, затягивающиеся до полуночи. Когда их участники расходились отдыхать, Царевский садился в машину и до трех утра находился на стройке. В девять — он уже снова на работе.

Приняв дела, Царевский особое внимание уделял бетонному заводу. С него он обычно начинал рабочий день. К тому времени не были закончены железнодорожные пути, оставались недоделки, которые длительное время не устранялись. Царевский взялся за дело, лично и приказал всем, кто ему был нужен, ежедневно к девяти утра быть на бетонном заводе. Он быстро обходил подъездные пути, заодно проверял работу завода. Поэтому кроме Вавилова, руководившего железнодорожным строительством, и Белявского, отвечавшего за выпуск бетона, каждое утро генерала встречал главный инженер Управления автотранспорта Александр Иванович Степанов.

Окружающим казалось, что Царевский очень скор на решения, и они приходят ему в голову мгновенно. Как-то раз после обхода стройки он сказал:

— Не дело арматуру гнуть через коленку на каждом объекте. Надо построить хороший арматурный завод.

Царевский взял лист бумаги и нарисовал за одну минуту, что он хотел построить. По его наброскам сделали чертежи, и через месяц арматурное хозяйство заработало.

Начальник стройки очень болезненно переживал любой непорядок в хозяйстве.

К бетонному заводу автосамосвалы подходили непрерывной цепочкой. Но при отходе почти каждой машины из бункера падало на подъезд немного бетона. Руководство завода специально поставило двух рабочих на очистку дороги, но поток машин был огромен, и рабочие не успевали убирать потери бетона. Царевского это выводило из себя:

— У тебя скоро машины только задницей будут подходить к погрузке! — ругался он.

Наконец, Михаил Михайлович приказал начальнику ремонт-но-механического завода В.П. Дунаеву изготовить специальные лотки, которые предотвращали потери бетона. Царевский специально приезжал, чтобы самому удостовериться в их эффективности. Наблюдая за погрузкой бетона, Царевский откровенно любовался работой этого простенького механизма. Вдруг мотористка забыла поднять лоток и с него на дорогу шлепками пополз бетон. Генерал мгновенно пришел в ярость и так заорал, что тут же в окошке появилось красное лицо Мотористки.

— Что же ты, мать твою так, расхлебенилась, — дальше пошли такие обороты, что передать их печатно невозможно.

Бетонирование котлована и возведение здания под первый атомный реактор после прихода Царевского продолжалось еще несколько месяцев. И все это время бетонный завод работал без остановок. Добиться бесперебойной работы было нелегко. О проблемах с песком и щебнем мы уже писали. Непросто было и с цементом. Тогда еще не было пневматического транспорта. Вагоны с цементом разгружались вручную. Цемент перевозился по железной дороге в открытых полувагонах, потому что крытых остро не хватало, особенно осенью, в период перевозки зерна нового урожая. Разрешение на перевозку цемента в полувагонах принималось Советом Министров СССР, так как этот способ перевозки приводил к образованию цементной корки и потерям.

В условиях непрерывной работы механизмов особое значение приобретал их быстрый ремонт. Для этого имелась хорошо оснащенная механическая мастерская, которой командовал А.И. Ложкин. Руководство бетонного завода доказало необходимость большего, чем обычно, штата слесарей-ремонтников, что позволяло не изматывать силы людей. Не было выходных, но были подменные звенья. Для стимулирования труда применялась премиально-прогрессивная система платы. За выполнение месячного плана Царевский приказал инженерно-техническим работникам, занятым на бетонных работах, установить премию в размере трех окладов.

На учете была в буквальном смысле каждая минута, график движения каждого автомобиля. Если самосвал задерживался, не возвращался- вовремя, тут же на линию выезжал на розыски линейный диспетчер Управления автотранспорта строительства. По примеру работников бетонного завода автомобилисты оборудовали хорошую стоянку, оснащенную запасными деталями.

Каждый день в шестнадцать часов В.А. Белявский и А.И. Степанов приезжали в Управление строительства ц лично докладывали о количестве бетона, поступившего в котлован за истекшие сутки.

Царевский переместил Управление строительства из города на промышленную площадку, ближе к основным событиям. По его приказу в березовой роще, рядом со строящимся атомным реактором, поставили несколько зеленых щитовых домиков. В одном из них располагалось Управление строительства, в других жили И.В. Курчатов, Б.Л. Ванников, Е.П. Славский и другие руководители высшего ранга.

Четырнадцатого октября 1947 года Царевский приказал открыть генеральскую столовую "Березка", как указано в документе: "для улучшения обслуживания руководящих работников строительства". При столовой организовали буфет с подачей холодных закусок, кондитерских изделий, фруктов и вина. Более крепкие напитки не продавались. Питались здесь без карточек за наличный расчет, вынос продуктов не разрешался. Директор столовой А.П. Пыхова и шеф-повар М.С. Калинина делали все, чтобы вкусно накормить руководителей атомной промышленности.

Еще с начала 1943 года активное участие в осуществлении уранового проекта принимал первый заместитель министра внутренних дел СССР генерал-полковник Василий Васильевич Чернышев. Его кабинет размещался в здании Управления строительства. Чернышев обладал большой властью, распространяющейся на завод и строительство, но не злоупотреблял ею. Являясь одним из руководителей столь грозного ведомства, генерал Чернышев не любил открыто угрожать подчиненным, как это делали тогда некоторые большие начальники. В его обязанности входила и выдача разрешений на прокат художественных фильмов. В связи с этим, пока Чернышев находился в "сороковке", туда доставлялись только новые фильмы — перед тем как их выпустить на экраны кинотеатров СССР. Вместе с Чернышевым эти фильмы сначала смотрели несколько человек из высшего состава, а затем главный цензор советского кино приказал перенести демонстрацию фильмов в небольшой кинозал, куда приглашал всех желающих с семьями. Люди в уральской тайге смотрели фильмы раньше, чем их видели москвичи.

Уполномоченный Совета Министров СССР генерал-лейтенант Иван Максимович Ткаченко был очень молод — около сорока лет. Среднего роста, симпатичный, даже красивый генерал отличался беспощадностью и жестким, даже жестоким отношением к людям. В 1940–1941 годах принимал активное участие в репрессиях против литовского народа. В апреле 1942 года направлен Берией в Ижевск контролировать производство пулеметов "Максим". Уже через несколько дней Ткаченко нашел вредителей — директора завода и двух начальников цехов. Сообщил об этом Берии.

В три часа ночи Берия позвонил уполномоченному Государственного Комитета Обороны В.Н. Новикову "и подробно расспросил его об этих "вредителях". Услышав положительную характеристику, позвал к телефону Ткаченко.

В.Н. Новиков пишет в своих воспоминаниях, что Берия разразился страшной руганью на своего помощника: — Я зачем тебя, сволочь такую, послал к Новикову г- шпионить за ним или помогать ему? За твою телеграмму ты, такая-то б…, подлежишь расстрелу. Я до тебя доберусь. Не тем делом ты занялся, я тебя помогать послал, а ты чем занимаешься? По привычке кляузы разводишь на хороших работников? Расстреляю.

Через две недели Ткаченко из Ижевска исчез. [133] Однако, он не остался без работы. Принимал участие в насильственном вывозе крымских татар, чеченцев и ингушей в Казахстан, в ходе которого тысячи детей, женщин и стариков погибли.

После войны генерал Ткаченко служил в органах безопасности в Литве не за страх, а за совесть. Его рвение заметил Михаил Андреевич Суслов, направленный в Литву Сталиным, чтобы навести там порядок железной рукой. Попав в поле зрения уже тогда влиятельного партийного чиновника (впоследствии на протяжении тридцати лет главного идеолога КПСС), И.М. Ткаченко скоро получил направление на Южный Урал.

Внешнее благообразие сочеталось у него с высокомерием к подчиненным. Встав на партийный учет в политотделе строительства, Иван Максимович демонстративно не ходил платить членские взносы секретарю партийного бюро Н.Т. Медведеву. Тот пошел жаловаться начальнику политотдела строительства Дмитрию Михайловичу Антонову. Долго думали, как проучить позабывшего партийную этику генерала. В это время в органе печати ЦК ВКП(б) газете "Правда" появилась очередная статья о демократии в партии. Как пример приводился сам Сталин, якобы ежемесячно приходивший в партком аппарата ЦК и лично уплачивающий партийные взносы. Выбрав удобный момент, когда Ткаченко находился у него в кабинете, Антонов зачитал нужное место из "Правды". Всесильного генерала как будто подменили. Оправдываясь вечной занятостью, он клятвенно пообещал, что впредь будет сам находить секретаря партбюро и платить партийные взносы.

Ткаченко командовал сложной и разветвленной службой, ответственной за соблюдение режима секретности. В связи с этим его ведомство стало главным источником шпиономании в Челябинске-40. Все время служба безопасности поддерживала слухи о том, что в городе могут находиться шпионы. Ткаченко настоял, чтобы в первые годы в городе не проводились демонстрации в дни революционных праздников. Генерал убедил руководство Базы-10, что по числу демонстрантов гипотетический шпион узнает численность работающих на заводе и другие секреты. Спорить с ним не стали. Никто не хотел вступать в дискуссию с личным представителем Берии.

Значительную роль в ускорении темпов строительства сыграл политический отдел, который был образован 17 сентября 1947 года. Начальником политотдела стал майор Дмитрий Михайлович Антонов. Политотдел располагался в небольшом одноэтажном доме, на котором, как память о прошлом, висела табличка, извещавшая, что дом застрахован в акционерном обществе "Россия" в 1895 году.

Штат политотдела насчитывал 20 человек, пять из которых входили в редакцию многотиражной газеты "Строительство".

Авторитет политотдела в значительной мере определялся колоритной фигурой его начальника. Д.М. Антонов вступил в партию по ленинскому призыву. Еще до войны возглавлял сельский райком партии в Курской области. Его принципиальность, настойчивость, справедливость в отношениях с людьми удачно дополняли начальника строительства генерала М.М. Царевского. Если начальник политотдела был уверен в правильности принятого решения, он добивался его выполнения, не останавливаясь ни перед чем, пренебрегая личной безопасностью. Антонов считал, что исключительность коммуниста заключается лишь в его праве больше всех работать, но не командовать судьбами людей, ломая их. Обратившись к самому члену Политбюро ЦК ВКП(б) Георгию Максимилиановичу Маленкову, Антонов, несмотря на сопротивление генерала, добился постановки на партийный учет генерала Ткаченко и подчиненного ему режимного отдела в политотдел строительства. Сделано это было настолько умно, что ни у кого не вызывала сомнения необходимость этой меры.

Политотдел не был, в современном смысле, демократической организацией. Его работа строилась на основе единоначалия и приказа. Однако Антонов, не уходя от личной ответственности за принятое решение, всегда советовался с людьми, старался изучить вопрос с разных точек зрения. Когда решение было принято, Дмитрий Михайлович жестко требовал его выполнения и доводил дело до конца.

Не секрет, что иногда роль партийных организаций сводилась к провозглашению лозунгов и разбору персональных дел. По-другому было в политотделе строительства № 859. Антонов и его подчиненные старались найти свою нишу, определить конкретный участок работы, где партийная организация могла бы проявить себя наиболее эффективно. Такие участки работы определялись на партийных конференциях. Первая из них состоялась 4–5 октября 1947 года.

Она обсудила вопрос "О состоянии партийно-политической работы и задачах партийных организаций строительства". Нашего современника может удивить непривычная активность при обсуждении столь официозного доклада. В течение двух дней 29 человек эмоционально выступали, невзирая на должности коммунистов, критиковали самое высокое начальство. Руководил работой комиссии Артем Васильевич Ситало.

Антонов считал своей обязанностью заниматься воспитанием руководящего состава стройки. Полагая, что рыба гниет с головы, непримиримо относился к фактам злоупотребления служебным положением, зазнайству командного состава, нескромному поведению в быту, невниманию к нуждам подчиненных.

В первые недели своей работы в политотделе он пошел на конфликт с начальником Управления военно-строительных частей подполковником Юриным. Антонов узнал, что Юрин использует солдат для обслуживания его личного хозяйства. После жесткого разговора с командиром партийная комиссия политотдела объявила ему выговор. Был наказан и заместитель Юрина по политчасти Я. С. Толмаджев. При обсуждении состава партийной комиссии его кандидатура была отведена за использование служебного положения в личных интересах.

Особое внимание политотдел уделял политической учебе не только коммунистов и комсомольцев, но и беспартийных. Примером в этом был руководящий состав стройки. Раз в неделю политучебой занимались генералы Ткаченко, Царевский, главный инженер строительства полковник Сапрыкин, прокурор города, государственный советник юстиции Кузьменко, начальник управления внутренних дел № 8, полковник госбезопасности Буторов и другие.

Все руководители выступали перед пропагандистами и агитаторами стройки. Особенно охотно откликался на просьбы политотдела выступить перед ними Царевский. Его любимая тема была посвящена механизации строительно-монтажных работ.

Бывший работник политотдела того времени Лев Григорьевич Шапир вспоминает в связи с этим курьезный случай. Он попросил выступить начальника стройки перед агитаторами в восемь часов (после работы). Каково же было его удивление, когда в начале девятого утра ему позвонил Царевский, и молодой лейтенант услышал рассерженный знакомый, чуть хриплый голос генерала:

— Я жду в клубе ваших агитаторов, но никого нет. В чем дело?

Чувствовалось, что надвигается гроза. Шапир извинился, объяснив, что он имел в виду вечер. Царевский сказал про работника политотдела все, что он про него думает:

— Как военный человек, вы должны были сказать мне: прибыть в двадцать ноль-ноль, вы мне сказали: в восемь, а это уже утро…

Дальше последовала обычная в таких случаях серия крепких выражений.

В составе первого отряда, прибывшего на стройку в ноябре 1945 года, был Николай Тимофеевич Медведев. В течение нескольких лет его избирали секретарем партийной организации аппарата Управления строительства, а затем он стал секретарем партийной комиссии политотдела. Он не боялся открытых столкновений, конфликтов, всегда стремился называть вещи своими именами. Такая позиция Н.Т. Медведева встречала понимание людей, иначе бы за него не голосовали в течение двадцати лет.

Заместитель начальника политотдела и одновременно заместитель начальника Управления военно-строительных частей по политработе подполковник Мирон Матвеевич Боймельштейн до войны работал в одном из областных комитетов партии в Белоруссии. Летом 1941 года ушел на фронт и встретил День Победы в составе гвардейского краснознаменного батальона спецминирования. После войны участвовал в строительстве "особо важного объекта" — дома отдыха Сталина, построенного в Абхазии на озере Рица к 70-летию вождя. После курорта гвардейцы, поменяв Северный Кавказ на Южный Урал, прибыли под Кыштым.

Мирон Матвеевич являл собой образец армейского политработника в лучшем смысле этого слова. Даже прибывшие из Средней Азии и Закавказья солдаты, слабо знающие русский язык, понимали его хорошо.

В разное время заместителями начальника политотдела были Кутергин, Скуратов, Кабардин, инструкторы Аношкин, Лаптин, Мальцев, Третьяков.

После бетонирования котлована объекта "А" и укладки в него железобетона, начались монтажные работы. Ведение строительно-монтажных работ находилось под контролем председателя Спецкомитета Л. П. Берии, начальника Первого главного управления Б. Л. Ванникова и научного руководителя уранового проекта И. В. Курчатова.

Монтаж объекта "А" имел свою относительно длинную историю. В ноябре 1946 года Василий Федорович Гусев был назначен начальником проектно-монтажного отдела спецуправления Министерства машиностроения. Опытному 44-летнему инженеру-механику было поручено, привлекая всех необходимых специалистов из любой организации, организовать монтаж и наладку оборудования всего комплекса сооружений первого промышленного атомного реактора.

Со своими помощниками В. Т. Гранаткиным и И. А. Камаленковым Гусев разработал технологический процесс монтажа. Серьезной трудностью при этом было отсутствие контрольной сборки металлоконструкций из-за их громоздкости. Любая ошибка в проекте монтажных работ могла привести к срыву. После окончания проектных работ, их автора принял А. П. Завенягин, который сказал:

— Вы разработали монтажный процесс. Кому как не вам осуществлять его на практике.

Немедленно последовало решение правительства, согласно которому В. Ф. Гусев назначался начальником шеф-монтажа объекта "А". Он нес персональную ответственность за качество монтажа и должен был контролировать его технологию от начала до конца.

Летом 1947 года он вместе с группой инженеров выехал под Кыштым и занялся организацией работы по укрупненной сборке металлоконструкций и подготовке их к монтажу.

В сентябре 1947 года И.В. Курчатов приехал под Кыштым. В течение всего монтажа Курчатов ежедневно приходил на строительную площадку "Аннушки", внимательно следил за ходом работы, на месте принимал решения, обеспечивая максимальную оперативность монтажа. [134]

Сначала он жил в железнодорожном вагоне, стоявшем на одном из запасных путей недалеко от "Аннушки", а затем некоторое время в дощатом доме, стоявшем в березовой роще, примерно в километре от стройки до тех пор, пока не переселился в коттедж на берегу озера Иртяш.

Пятого октября Курчатов собирает совещание, единственным вопросом которого было состояние строительно-монтажных работ по комплексу объекта "А". В Управление строительства, которое к тому времени переместилось из поселка Теча в "Березки", где находился и домик Курчатова, съехались А. П. Александров, В. В. Чернышев, М. М. Царевский, заместитель директора завода, а тогда еще Базы-10 П. Т. Быстрое, В. А. Сапрыкин и руководитель монтажных работ П. К. Георгиевский.

Положив перед собой блокнот и изредка заглядывая в него, Игорь Васильевич начал с обобщенных показателей работы за последние месяцы. Некоторые из присутствующих впервые услышали точные данные о численности коллектива. Курчатов подчеркнул, что количество работающих на промшющадке постоянно растет. Если в июне 1947 года их было 33 тысячи 322 человека, то на начало октября — более сорока тысяч. [135] Переход к монтажным работам еще больше увеличил поток грузов, направленных в адрес Базы-10. В июне прибыло сто пятьдесят вагонов, а в августе — уже восемьсот тридцать четыре — со стройматериалами и оборудованием для объекта "А".

— Наверное, здесь не надо лишний раз говорить, что эти огромные ресурсы государство могло использовать для восстановления стоящих в руинах городов и сел, — подчеркнул И. В. Курчатов. — Мы имеем все, что запрашиваем. Так почему нет обещанных результатов? Послушаем товарища Сапрыкина…

Василий Андреевич посмотрел на начальника строительства. Царевский ободряюще кивнул, главный инженер поднялся с места и, не заглядывая в бумаги, заговорил: — Строительная часть объекта "А" выполняется с хорошими показателями, правда, мы все время опаздываем по срокам, установленным правительством. Я впервые вижу такое сверхдинамичное развитие стройки. Судите сами: на 1946 год Спецкомитет и Совет Министров СССР определили план капитальных вложений в 85 миллионов рублей, а мы освоили 103 миллиона рублей. На этот год запланировано 200 миллионов, а освоено будет не меньше 280.

Царевский бросил реплику: "Василий Андреевич, ты про бетон скажи"!

Сапрыкин достал заготовленный заранее лист ватмана и протянул его Курчатову, а присутствующим разъяснил: "Еще в июне мы уложили 12 тыс. кубометров бетона в котлован объекта "А", а в августе — в 3 раза больше, чем в июне, т. е. 47 800 кубических метров бетона. Такими показателями можно гордиться".

Курчатов отложил ватман и обратился к Царевскому:

— Михаил Михайлович, бетона вы в землю вогнали много, но мне сказали, что мешают инженерные сети, коммуникации. Ведь у вас есть специальное подразделение, которому поручена прокладка водопровода и канализации. Скоро зима, и без коммуникаций стройка замрет.

Генерал Царевский вскочил и по обыкновению, не стесняясь в выражениях, стал обвинять поставщиков в том, что вовремя не прибыли трубы необходимых диаметров. Сапрыкин, вырвав листок из блокнота, карандашом что-то написал на нем и пододвинул к Царевскому. Начальник стройки, скосив взгляд на листок, сообщил Курчатову:

— Игорь Васильевич, по 14 километров в месяц сетей укладываем, и это при безобразных поставках. Не с тех спрашиваете. Мы все, что можем, делаем! Вот на днях бетонную дорогу от соцгорода до "Аннушки" в 11 кило метров длиной закончили. Были бы свои трубы, и с ком муникациями все было бы нормально.

Следующим Курчатов поднял заместителя начальника стройки по монтажу Петра Константиновича Георгиевского. Монтажники работали хорошо, быстрыми темпами и с высоким качеством вели монтаж главных схем атомного котла. Рядом с объектом каждый день росла труба, по проекту ее высота должна была достигать 120 метров. Курчатов недоверчиво взглянул на него:

— Так уж и проблем у вас нет? А мне говорили ваши работники, что не хватает людей. Рабочая смена 12 часов, а если не выполнено сменное задание, то работают и по 16–18. Так люди долго не выдержат.

Георгиевский невозмутимо ответил:

— Игорь Васильевич, нам не хватает на монтажных работах 1180 человек. Но тревогу вызывает другое. Стройка оказалась без свинцовой проволоки. Нужно 10 тонн. Ждем, что завтра специальным самолетом проволока будет до ставлена в Челябинск. Грузовые автомашины ждут сигнала, чтобы выехать на аэродром Челябинского авиационного училища. Если завтра проволоки не будет, наступит катастрофа, мы не сможем защитить металлические конструкции уранового котла от коррозии.

В протоколе совещания для истории осталась короткая запись, состоящая всего из 2-х пунктов, они касались проблем поставок оборудования и проволоки. [136]

Вечером Курчатов позвонил в Москву. На следующий день проволока была на стройке, а чуть позже пришло все недостающее оборудование.

Министерство путей сообщения в июне 1947 года ввело "шестидесятисемитысячную" серию для вагонов с грузом для Челябинска-40. Под угрозой сурового наказания работники железной дороги должны были обеспечить скорость движения таких эшелонов не менее 400 километров в сутки. Больше того, особо срочные грузы (даже объемом в 1 вагон) доставлялись из Челябинска и Свердловска на стройку отдельными паровозами.

Для специалистов была введена ежедневная бронь на 3 места в поездах и самолетах Москва — Челябинск и Москва — Свердловск. [137]

Через несколько дней на стройку приехал и прожил там до пуска первого промышленного реактора начальник Первого главного управления Борис Львович Ванников. С его приездом дела закрутились быстрее. Иногда жесткий стиль руководства Б. Л. Ванникова внушал страх даже генералу Царевскому, который никогда и никого не боялся, так как его лично знал Сталин. Не раз Царевский, завидев "Виллис" Ванникова, находил повод немедленно скрыться, чтобы не встречаться с грозным начальником. Царевский мог накричать на человека, обругать его нецензурными словами, но он никогда и никого не посадил. Ванников любил спрашивать у подчиненных, есть ли у них дети. И когда получал утвердительный ответ, говорил:

— Если не выполнишь задание, детей своих больше не увидишь.

На совещаниях у Ванникова всегда сидели два полковника из госбезопасности, и бывало так, что они уводили одного из руководителей стройки с совещания в тюрьму, а затем отправляли в лагерь на много лет.

Ванников мог заставить ночевать человека в любую стужу в котловане, а потом сказать столь жестоко наказанному человеку:

— Ты можешь пожаловаться на меня Берии или Сталину, а мне жаловаться некому, с меня Сталин спрашивает, как тебе и не снилось, так что не обижайся.

Разговор на повышенных тонах с начальником Первого главного управления иногда заканчивался домашним арестом того или иного руководителя. Несколько раз за "дерзость" по отношению к Ванникову в отстаивании своей точки зрения этим наказанием заканчивались деловые диалоги для начальника Спецмонтажа В. Ф. Гусева.

На стройке работали монтажные организации, входившие в структуру Управления строительства № 859. Для ведения монтажа сантехники 17 июля 1947 года приказом М. М. Царевского образован строительный райой № 6.[138] Первым его руководителем стал Яков Семенович Полетаев. Управлению строительства подчинялись монтажники Стальконструкции. (М.Н. Гринберг, Г.А. Маренц). Другие организации подчинялись монтажной конторе Главпромстроя, немало было и таких монтажных подразделений, которые подчинялись другим министерствам. В ведении монтажных работ принимали участие организации Министерства строительства предприятий тяжелой индустрии (министр — П.А. Юдин): Проектно-монтажное управление № 71 треста Уралэлек-тромонтаж (Б.В. Бакин, В.Я. Лапшаков), Монтажно-строитель-ное управление № 11 треста Союзпроммонтаж (С.А. Тагильцев, Б.И. Каблуков), Монтажно-строительное управление № 1 треста Уралсантехмонтаж (А. Янишевский,Н. Смазнов), Монтажно-строительное управление № 105 треста Гидромеханизация — Эпрон (П.А. Карцман, И.К. Буздигер). Для выполнения отдельных специальных работ привлекались подразделения трестов Тепло-контроль, Связьстрой, Союзтеплострой, Термоизоляция, Метро-строй, Монтажной конторы № 7.

Для общего руководства и контроля за ходом монтажных работ на стройплощадке "Аннушки" организовали представительство Министерства строительства предприятий тяжелой индустрии в составе заместителя министра И.А. Ануфриева, начальника Главэлектромонтажа Н.В. Голдина, управляющего трестом Уралэлектромонтаж В.И. Позднякова и главного инженера треста Союз-проммонтаж Абрамзона, каждый с группой инженерно-технических работников.

По мере расширения фронта работы, на стройку двинулась целая армия монтажников из Челябинска, Свердловска, Москвы, Ленинграда, Чирчика, Донбасса, Магнитогорска, Нижнего Тагила, Перми, Новосибирска, Кемерово и других. В наиболее напряженные дни одновременно работало около пятнадцати тысяч монтажников.

По линии Главпромстроя работу всех этих разнородных организаций координировал П. К. Георгиевский. Для этого при нем существовал небольшой аппарат управления под названием монтажный отдел. Начальником его был Гдалий Моисеевич Кауфман, хорошо зарекомендовавший себя на строительстве Челябинского металлургического завода.

К тому времени Георгиевский прошел большую школу, участвуя в строительно-монтажных работах на крупнейших предприятиях страны. В начале Великой Отечественной войны он работал главным механиком Особстроя на строительстве авиационного завода в Куйбышеве. С 1942 года работал в Челябметаллургстрое на должности главного механика строительства. Когда Комаров-ского назначили начальником Главпромстроя, он взял в Москву начальником конторы монтажных работ Георгиевского. Хорошо понимая чрезвычайную важность сооружения первого промышленного атомного реактора, А. Н. Комаровский в 1947 году отправил П. К. Георгиевского под Кыштым.

Петр Константинович блестяще справился с неимоверно трудной задачей. Он мгновенно реагировал на изменение ситуации, в кратчайшие сроки принимал наиболее правильные решения. При сооружении первого реактора Георгиевский предложил не возводить надземную часть здания, пока не будут смонтированы металлоконструкции уранового котла.

Чтобы выиграть время, был принят метод предварительного укрупнения монтажа на специальной монтажной площадке. Заранее смонтировали мощный высокий козловой кран, с помощью которого впоследствии корпус реактора подали в здание.

Пуск атомного реактора — это только начало процесса получения взрывчатки для атомной бомбы. Из облученных в реакторе урановых блочков необходимо выделить микроскопическое количество плутония. Для этого предполагалось построить радиохимический завод, на котором облученные урановые блочки растворялись бы в кислоте, затем с помощью различных химических реакций необходимо было получить плутоний и уран без примесей. Затем следовал процесс отделения плутония от урана, а на конечной стадии должна происходить доочистка плутония от различных примесей. После чего полуфабрикат передавался на металлургический, третий по счету, завод.

На металлургическом заводе предполагалось организовать очистку плутония до спектрально чистого состояния и получение его в металлическом виде. Весной 1947 года сооружались объекты не только реакторного производства, но и радиохимического, металлургического, то есть работы уже велись по всей линии технологической цепочки. Первая очередь промышленных объектов завода № 817 представляла собой в целом огромный и сложный комплекс, насыщенный уникальным и дорогостоящим оборудованием. Работать на нем в условиях повышенной опасности для здоровья персонала было непросто; Приходилось решать огромное количество сложнейших задач, порой не имевших аналогов в отечественной практике.

Необходимо было принимать и передавать в монтаж оборудование и материалы, которые поставляли более 200 предприятий страны, осуществлять курирование строящихся промышленных объектов, принимать и расселять эксплуатационный персонал, ежедневно прибывавший из многих городов, организовать питание, снабжение и обучение людей.

Коллектив атомного завода, в будущем химкомбината, начал создаваться в 1946 году. Первым директором Южноуральской конторы Главгорстроя СССР (так назывался в несекретной переписке завод) 9 апреля 1946 года был назначен Петр Тимофеевич Быстрое. В отличие от многих инженерно-технических работников, пришедших на административные должности "от станка", он получил хорошее даже по современным меркам образование. После школы крестьянской молодежи в родном рабочем поселке Замет-чино Пензенской области Петр Быстрое закончил Моршан-скую железнодорожную школу, а затем Саратовский индустриальный техникум, Томский индустриальный институт. Работать пришлось на самых тяжелых участках: сначала — в Дзержинске на заводе № 80, а после института в 1938–1944 годах — в Кемерово, главным энергетиком комбината № 392, в 1944–1946 годах — начальником завода № 192 Наркомата боеприпасов.

Получив приказ о назначении на Южный Урал 10 апреля 1946 года, Петр Тимофеевич сдал дела и 17 апреля приехал в Кыштым. Чуть ли не вплавь, преодолевая небывалое весеннее половодье, первый директор завода добирался по лежневке до поселка строителей.,

Встретили его радушно, поселили в отдельной комнате. В здании управления строительства выделили помещение, стол и стул. Чуть позже под заводоуправление отвели барак, а в нем и жилье для директора.

На столь необычном, огромной важности заводе и кадры должны быть непохожими на другие. Казалось, за примером далеко ходить не надо: строители сумели создать коллектив, для которого не существовало невыполнимых задач. Но строители прибывали ротами, батальонами, полками или целыми исправительно-трудовыми лагерями, то есть давно сформировавшимися, хотя и несколько специфическими коллективами. Заводские кадры таким методом формировать было нельзя, ибо не существовало еще в стране коллектива, который работал на атомном производстве.

Формирование коллектива эксплуатационников курировали Центральный Комитет ВКП(б) и Совет Министров, СССР.

Г. М. Маленков, представлявший в Спецкомитете ЦК партии, направил в обкомы циркуляр, в котором предписывалось отобрать из числа работников оборонных предприятий членов ВКП(б) наиболее квалифицированных специалистов.

Отобранного по анкетным данным и рекомендации партийного комитета специалиста вызывали в оборонный отдел обкома партии и предлагали заполнить анкету, необычную по своему объему и огромному числу вопросов. В анкете спрашивалось о том, отклонялся ли от генеральной линии партии, состоял ли в оппозиции, троцкистских организациях. Очень подробно необходимо было написать о всех ближайших родственниках, их судимостях, указать, сколько раз был женат и многое другое. Заполнение анкеты в трех экземплярах требовало нескольких часов и оказывало большое впечатление на будущих работников завода.

Все лето 1946 года ушло на оформление анкет первых ста работников. С августа стали приезжать первые руководители подразделений. Отдел труда пока в одном лице представлял его начальник А. П. Бочков, финотделом руководил Е. О. Смирнов. Из Челябинска приехал молодой инженер, начальник отдела оборудования капитального строительства Б. В. Брохович. В службе главного энергетика работали И. Г. Костылев, П. В. Глазков и В. И. Сурков. В начале октября 1946 года приехали первые женщины-химики: Евфалия Демьяновна Вандышева, Лидия Павловна Назаренко, Анна Андреевна Васильченко, Варвара Ивановна Кузнецова и Ольга Степановна Рыбакова. Для жилья им приспособили один из четырех домиков пионерского лагеря Кыштымского механического завода. Домик был не очень теплым, в ненастную погоду его даже летом приходилось протапливать. Простая занавеска делила его на две половины — мужскую и женскую. Начальник ЖКО Мурза привез из Миасса шестнадцать узеньких старых кроваток с матрацами и легкими одеялами. Их поставили вплотную друг к другу. В прихожей сидел солдат с винтовкой, чтобы кто-нибудь из бежавших заключенных не унес последнее из нехитрых пожиток.

До самых заморозков ходили умываться на озеро: не было водопровода. Дом отапливался одной печью, дрова сами пилили и кололи. К концу декабря на женской половине домика стояло шесть коек, а жило восемь человек. К приехавшим в октябре подселились еще Вера Григорьевна Аксенова и Галина Демьяновна Вандышева. Сестры Вандышевы и подруги Сколозубова и Наза-ренко спали по двое на койке. Жили девушки дружно.

На работу шли, как первопроходцы по неизведанной земле, по едва заметной тропинке среди густого соснового бора. На соснах прыгали белки, а через тропку перебегали зайцы. Минут сорок занимал путь в барак, где размещалось заводоуправление, жил директор и его помощники.

Так как инженерной работы в первое время не было, девушки получили временные должности. В. И. Кузнецову назначили старшим табельщиком, Е. Д. Вандышеву — старшей машинисткой, Л. П. Назаренко работала кассиром — выдавала зарплату и продовольственные карточки, О. С. Рыбакова, как имеющая самую высокую зарплату на прежнем месте работы, была назначена временно исполняющей обязанности начальника объекта и одновременно старшим кассиром. Ей выделили маленький автобус для поездок в Кыштымский банк.

До декабря 1946 года не было ни столовой, ни магазина. Питались сухим пайком, который получали на складе по карточкам у Г. Н. Воронина и И. Н. Казанцева.

В конце ноября приехала первая заведующая столовой Варвара Васильевна Заравняева. Вместе с ней прибыли официантка столовой Феня Родионова и буфетчица Зина Ушкаленко. Кроме оборудования для столовой машина привезла картошку и квашеную капусту, по которым "старожилы" завода уже успели соскучиться. Настоящим праздником стало открытие столовой 1 декабря 1946 года.

Среди новобранцев завода были даже специалисты по обслуживанию авиационной техники. Предполагалось, что в районе Метлино будет построен аэродром для приемки транспортных и пассажирских самолетов. Скоро, однако, от этой идеи пришлось отказаться.

Активное участие в подборе кадров для Базы-10 принимало ведомство Берии. Делалось это втайне, без огласки.

После предварительного изучения личного дела кандидата, беседы с представителями Первого главного управления и заполнения анкеты, будущий работник направлялся в Москву, там он получал так называемые "подъемные" деньги, чтобы прожить до первой заработной платы на новом месте. Каждому командированному выдавалось специальное направление Первого главного управления Совета Министров СССР на имя одного из руководителей Базы-10 среднего уровня. Первые лица в направлении никогда не указывались. Затем следовал устный инструктаж. Не всегда эти беседы проходили гладко. Случалось, что некоторые кандидаты делали попытку отказаться от выезда. Тогда работникам Первого главного управления приходилось прибегать к методам принуждения. Если отказ следовал на предварительной стадии переговоров, использовался более широкий круг средств, вплоть до жесткого давления на "отказника". У него могли изъять пропуск на предприятие, лишить продуктовых карточек и даже отобрать паспорт. Что касается коммунистов и даже комсомольцев, им в случае отказа угрожали исключением.

До места командированные добирались через Челябинск или Свердловск. На вокзалах этих городов круглосуточно находились представители Первого главного управления. Они называли конечный пункт следования. Иногда еще в Москве указывалась железнодорожная станция Кыштым. В этом случае выдавались проездные документы, в которых пунктом следования называлась воинская часть. Билеты приобретались в воинской кассе. Они были там даже если в "гражданских" кассах билеты отсутствовали. В дороге категорически запрещалось упоминание Кыштыма.

В разные годы по прибытии в Кыштым следовало поступать по обстоятельствам. Довольно часто приезжающих ждала машина, это была "коломбина", как правило, с зашторенными окнами. Поэтому сориентироваться на местности было невозможно. Можно представить себе состояние приехавших. Многих прибывших работников буквально шокировало, когда они видели, что въезжают на территорию, огражденную колючей проволокой, охраняемую вооруженными солдатами. У некоторых появлялась мысль, что их арестовали и везут в лагерь для заключенных.

Встречали не всех. Некоторым приходилось добираться самостоятельно. С ними происходили всевозможные казусы. Случалось, что командированные на Базу-10 приходили на Кыштымский машиностроительный завод, расположенный в центре города. Но там все уже были предупреждены и отправляли их к городской церкви, откуда шла "коломбина" в строящийся соцпоселок.

Строго соблюдавшаяся секретность месторасположения и предназначения строительства № 859 и завода были относительными. Жители Кыштыма, Каслей и других населенных пунктов имели общее представление о так называемой "сороковке". Еще весной 1947 года один из командированных на Базу-10 инженеров искал церковь в Кыштыме. Обратившись с вопросом к первой попавшейся ему старушке, как найти церковь, услышал ответ:

— Если вам надо на озеро Иртяш, где делают атомные корабли, то идите на гору, что перед вами. Там увидите "коломбину", на которой возят работников подземного завода. Рядом с "коломбиной" находится и церковь.

В последующие годы многих приехавших отправляли на Дальнюю дачу — дом отдыха, служивший в конце сороковых годов гостиницей.

Дом отдыха расположен на месте бывшей горнозаводской дачи, существовавшей с конца семидесятых годов девятнадцатого века у Деханевского пруда близ Кыштыма.

В те годы дом был деревянный, двухэтажный, оштукатуренный с внутренней и внешней стороны, что по тем временам было большой редкостью. С фасада и изнутри дом украшала лепнина. Он состоял из нескольких комнат, в которых размещалась хорошо подобранная библиотека, имелась большая коллекция минералов и картинная галерея. Винтовая лестница на второй этаж и ограждение балкона были сделаны из ажурного каслинского литья. Лестничные марши от водоема были выложены чугунными плитами с растительным орнаментом. Перед фасадом дома был разбит цветник, где высаживалось большое количество цветов, преимущественно георгинов. От лестницы к дому протянулись аллеи из берез и лип. Повсюду стояли диванчики, кресла и стулья художественного литья. В центре цветника находился огромный ажурный фонтан, вдоль аллей располагались статуи древнегреческих богов.

Возле дома имелось три десятины земли под огороды и оранжереи, где выращивались арбузы, дыни, ананасы и другие экзотические для Урала овощи и фрукты.

На Дальней даче отдыхали академики А. П. Карпинский, Д. И. Менделеев, писатель Д. Н. Мамин-Сибиряк.

В голодном 1921 году на Дальней даче для поддержания здоровья беременных женщин и детей-сирот был организован "Дом матери и ребенка". В 1928 году Дальнюю дачу передали профсоюзам.

Началась Великая Отечественная война. Дальняя дача переоборудуется под госпиталь для тяжелораненых № 3880. Одновременно здесь лечилось семьсот бойцов и командиров Красной Армии. В 1944 году госпиталь перевели под Киев, ближе к фронту, а Дом отдыха, из которого было вывезено все оборудование и мебель, передали Челябинскому тракторному заводу.

В 1948 году по постановлению Совета Министров СССР Дальняя дача передается в ведение Первого главного управления. Директором Дома отдыха назначается И. К. Бабиков. Вновь начинается ремонт зданий и сооружений, очистка территории и ее благоустройство.

В первые годы Дальняя дача большую часть года пустовала. Отдыхать сюда приезжали работники завода по специальному разрешению, подписанному генералом Ткаченко. Вывозили в Дом отдыха и пострадавших от радиации в результате аварии 1957 года.

Приехавшие работать на завод на рубеже конца сороковых-первой половины пятидесятых годов уже не ждали машину и не искали церковь, а шли в большой деревянный дом, стоявший на пригорке, сразу за вокзалом. Оттуда они направлялись в гостиницу на окраине Кыштыма, и через несколько дней после оформления документов уезжали в Челябинск-40.

Новобранцев привозили во двор здания заводоуправления — первый кирпичный двухэтажный дом в городе (в это здание с неоштукатуренными стенами в мае 1947 года въехали руководители Базы-10). Отсюда вновь прибывших направляли в общежития. Сначала это были бараки, а с 1948 года — двухэтажные кирпичные дома, образовавшие улицу Сталина (теперь — Ленина).

В первые год-два общежития представляли собой несколько больших комнат, плотно заставленных койками в два яруса. Кровать и тумбочка составляли всю "мебель". Иногда кто-то привозил патефон и под него устраивали танцы в подъездах общежитий. Летом главным развлечением молодежи стал волейбол. Первую волейбольную площадку соорудили во дворе заводоуправления. По выходным и после работы любили гулять в лесу, уже через три года превратившемуся в благоустроенный парк. И хотя вход в него был платный, от желающих не было отбоя.

В "коломбине" людей возили в баню, которая располагалась возле демидовской дамбы. Поначалу она обслуживала и строителей, и заводчан. Получивший койку и помытый, приезжий отправлялся в заводоуправление на своеобразную биржу труда. Там представители "хозяйств", так по-военному назывались подразделения завода, набирали кадры. Беседы с ними быстро рассеивали иллюзии, если они у кого-то еще имелись. Далеко не всегда условия труда и заработная плата соответствовали радужным перспективам, которые рисовали вербовщики. Приходилось упорно добиваться обещанного среднемесячного заработка по старому месту работы. Не всем удавалось найти работу по специальности. До пуска первой очереди завода многие приехавшие месяцами не работали. Те, кто приехал из ближних регионов, начали буквально осаду директора Базы-10 с просьбами отпустить их назад. Но Быстрое никого не отпускал.

С пуском в 1948–1949 годах атомного реактора, радиохимического и металлургического производств потребность в кадрах резко возросла. Наряду с традиционными специалистами (механики, электрики и т. п.) для совершенно нового производства требовались сотни специалистов высшей квалификации по управлению атомными реакторами, ведению радиохимического процесса, металлургии урана и плутония.

В 1946 году началась целенаправленная подготовка кадров для Базы-10 на специальных факультетах, созданных в ведущих вузах Москвы, Ленинграда, Свердловска, Горького, Томска, Новосибирска и других городов. С этого времени начал подготовку специалистов атомной промышленности Московский механический институт, позже переименованный в инженерно-физический. [140]

Первоочередной задачей являлась подготовка специалистов по эксплуатации атомного реактора. С этой целью в Москву в Лабораторию № 2 были направлены молодые, но уже имеющие опыт работы на производстве Николай Николаевич Архипов, Николай Анатольевич Семенов, Федор Яковлевич Овчинников, Василий Иванович Шевченко и другие.

И. В. Курчатов организовал максимально возможный в то время уровень подготовки инженеров управления. Лекции и семинары вели те, кто рассчитывал теорию первых советских атомных котлов: В. С. Фурсов, Н.Ф. Правдюк, Г. Н. Флеров, И. И. Гуревич, М. С. Козодаев. Практические занятия на экспериментальном реакторе проводили те, кто его собирал и пускал в декабре 1946 года: И. С. Панасюк, Б. Г. Дубовский, И. В. Мостовой, Е. Н. Бабулевич.

Занятия проходили с утра до позднего вечера. Никого из обучающихся не нужно было подгонять. В октябре 1947 года первая группа инженеров управления работой атомного реактора сдала экзамены на рабочее место начальника смены.

Однако, как оказалось, спешили с подготовкой новых специалистов напрасно. Монтаж реактора под Кыштымом задерживался. Дело было, видимо, в нереальных сроках его пуска, принятых по настоянию Л. П. Берии.

12 февраля 1947 года двадцать человек, в числе первых приехавших на Базу-10, выехали в Москву для получения новой специальности.

Летом 1947 года по просьбе руководства Базы-10 Радиевый институт Академии наук СССР в Ленинграде организовал курсы подготовки кадров для радиохимического завода. Б. А. Никитин и А. П. Ратнер разработали программы обучения в объеме семидесяти часов для инженеров и пятидесяти девяти часов для техников-химиков. Занятия проводились лучшими специалистами Радиевого института, на химическом факультете Ленинградского университета, в Московском НИИ-9.

К середине 1948 года на Базу-10 приехали десятки специалистов, подготовленных в ведущих научных центрах страны. Однако их подготовка осуществлялась в лабораторных условиях. И это дало знать уже в первые дни работы завода. Многие наработки технологии в Москве и Ленинграде в условиях промышленного производства далеко не во всем оправдались.

В 1946–1948 годах набирал ускорение процесс формирования трудовых коллективов строительства и Базы-10, совершенствовалась система управленими ими.

Еще в октябре 1946 года военно-строительные батальоны преобразованы в три военно-строительных полка. В октябре 1946 года прибыл на стройку 2-й дорожно-строительный полк, которым командовал майор П.Р. Ременников. В полном составе он рыл котлован под "Аннушку". В июне-июле 1947 года приступили к делу два гвардейских батальона минеров и 30-й отдельный армейский инженерный батальон под командованием подполковника М.Ф. Фадеева. В ноябре 1947 года — 5-й дорожно-строительный полк майора А.Д. Ведерникова. Чуть позже прибыли команды военных строителей из Австрии. Их численность составила около пятисот человек.

Общепринято считать, что коллективы строителей подвержены большой текучески кадров, иногда под этот недостаток пытаются подвести научную базу, найти объективные причины. На площадке № 859 в 1947–1949 годах работал огромный стабильный состав военных строителей. Только в самом конце 1949 года началась их демобилизация.

Этими подразделениями, численность которых на 1 июня 1948 года составляла 17239 человек [141], руководило Управление военно-строительных частей. [142]

В 1946–1948 годах значительную роль в создании Базы-10 сыграли заключенные. Многие из них строили радиохимический завод, жилье. Однако известно, что через специальные фильтрационные учреждения производился специальный отбор заключенных, имеющих наиболее высокую производственную квалификацию до суда. Среди общей массы людей, находившихся в исправительно-трудовых лагерях, имелось много уникальных специалистов, о которых и по сей день ходят разные легенды.

По Указу Президиума Верховного Совета СССР в марте 1947 года значительная их часть за добросовестный труд и отсутствие дисциплинарных проступков была выпущена из лагерей. Им разрешалось жить с семьями. В обиходе их стали называть "указниками". Они не имели паспортов и прописки, не могли по своей инициативе покинуть предписанного властями места жительства. С другой стороны, это уже и не заключенные. Многие из них так и остались в городе. Спустя годы уже никто не вспоминал, что тот или иной работник, пользующийся авторитетом в коллективе, в конце сороковых годов сидел в лагере. Некоторые стали руководителями различных предприятий и организаций.

В 1947 году из числа "указников" сформировано два мужских и один женский строительный отряд, в которых насчитывалось более восьми тысяч человек.

Вольнонаемные в то время составляли в среднем около десяти процентов работающих на стройке.

Еще одним источником пополнения кадров госхимзавода и строительства стали члены семей приезжавших на завод специалистов. Они заполняли вакансии в сфере городского хозяйства, образования и здравоохранения.

Чисто символический вклад в решение кадровой проблемы внесло немногочисленное местное население, проживавшее в поселке Старая Теча.

Придавая столь большое внимание подготовке кадров, Сталин и его окружение относились даже к самым высокопоставленным из них как к средству, инструменту до-< стижения поставленных целей. Поэтому происходила постоянная перетасовка руководителей. Часто, ставя нереальные и невыполнимые сроки выполнения заданий, Сталин и Берия создавали огромное напряжение у руководителей, формировали в них чувство вины за то, что они срывают утвержденный самим Сталиным график ввода и освоения предприятий атомной промышленности. Иногда замена "слабого" руководителя приводила к тому, что на смену ему приходил организатор, который вообще не считался ни с какими затратами, чтобы добиться в кратчайший срок успеха. В этих случаях создавалась лишь видимость решения проблем.

Однако бывало и так, что руководители, стоявшие у руля на первом, начальном этапе работы коллектива, не имели опыта по руководству столь огромными организациями, как База-10. В этих случаях смена руководящих кадров была оправданной. Так произошло с П.Т. Быстровым, первым директором Базы-10.

Берии стало ясно, что обещанной в концу 1947 года Сталину атомной бомбы не будет. Чтобы уточнить реальное положение дел, Берия 8 июля 1947 года впервые приезжает под Кыштым.

Специальный поезд, в соответствии с существовавшими тогда требованиями безопасности для членов Политбюро, остановился в лесу, неподалеку от строящегося первого промышленного атомного реактора. По промплощадке Берия ездил в бронированном семитонном трофейном "кадиллаке" в сопровождении охраны, которая первой появлялась там, куда должен был приехать председатель Спецкомитета.

Очевидцы рассказывают о манере поведения Берии. Говорил он негромко, не кричал, больше молча слушал пояснения специалистов. Не демонстрировал показной заинтересованности деталями технологии. Большой свиты вокруг него не было. Далеко не все могли выдержать его пронзительный взгляд. Берия, когда это считал необходимым, мог создать огромное нервное напряжение у своих подчиненных. Когда Берия обнаружил, что система измерения температуры на выходе из технологических каналов реактора "А" дает сбои, он устроил по этому поводу такой разнос руководству, что у И.В. Курчатова от нервного напряжения стали' подрагивать руки.

Визит Берии привел к серьезным кадровым изменениям на Базе-10. Еще до его приезда под Кыштым приехала комиссия. Опираясь на ее доклад, Берия подверг жесткой критике и снял с работы не только начальника стройки Рапопорта, но и директора Базы-10 Быстрова. Поводом для столь радикального решения стал срыв графика строительства.

Спустя многие десятилетия решение Берии воспринимается неоднозначно. Несомненно, что у П.Т. Быстрова, как руководителя, были недостатки. Для столь экстремальных условий, в которых создавался завод, директору Ба-зы-10 недоставало жесткости, непримиримой целеустремленности, решимости любой ценой добиваться поставленных задач. В общении Быстрое был похож на Рапопорта. Он не кричал, не матерился, как это делали тогда многие руководители, не хамил людям и не грозил стереть их в лагерную пыль. По своему характеру это был неоднозначный человек, беспредельно преданный делу, но много размышляющий, сомневающийся. В его кабинете висели портреты Ленина и Берии. В столе лежал журнал "Новое время", о существовании которого большинство его коллег просто не догадывалось.

Вместо Быстрова директором Базы-10 10 июля 1947 года назначается Ефим Павлович Славский, а Быстрое стал заместителем директора и проработал в этой должности до конца 1950 года.

Ефим Павлович Славский родился в 1898 году в казачьем селе Макеевка на Украине. С десяти лет работал подпаскЪм, закончил три класса церковно-приходской школы. Когда ему исполнилось тринадцать лет, начал работать на Макеевском металлургическом заводе. В годы гражданской войны сражался в Первой Конной. В боях с поляками под Киевом был тяжело ранен. Закончил военную службу командиром полка. В 1928 году начал учиться в Московском институте цветных металлов и золота. После его окончания работал в 1933–1939 годах на заводе "Электроцинк" во Владикавказе, где прошел путь от инженера до директора. С 1939 по 1941 год возглавлял Днепровский алюминиевый завод, организовал его эвакуацию в Каменск-Уральский, где и стал директором Уральского алюминиевого комбината.

За годы войны комбинат почти в четыре раза увеличил свою мощность и обеспечил оборонную промышленность высококачественным алюминием.

В 1945 году Е.П. Славскому вместе с наркомом цветной металлургии П.Ф. Ломако поручается наладить промышленное производство чистого графита. Б.Л. Ванникову понравился деловой стиль работы Славского, для которого не существовало невыполнимых задач. С весны 1946 года Е.П.Славский приступил к обязанностям заместителя начальника Первого главного управления. Никто не догадывался тогда, что под вывеской Наркомата сельскохозяйственного машиностроения в неприметном здании на улице Кирова в Москве располагается штаб атомной промышленности.

Назначение директором Базы-10 бывшего заместителя наркома, заместителя начальника ПГУ говорило о той огромной роли, которую правительство придавало предприятию.

Чтобы встретить нового директора в Свердловске, пришлось организовать маленькую экспедицию во главе с главным механиком завода Артамоновым. Из-за очень плохой дороги между Каслями и Тюбуком встречающий поехал на двух машинах с запасной бочкой бензина. Накануне выезда провели разведку на проходимость, выбрали дорогу, но все равно несколько раз застревали в болотистых низинах.

Главный тракт Челябинск-Свердловск был неважным, встречались трясины и заболоченные участки. За войну дорога была сильно разбита, но и через два года после ее окончания была не отремонтирована. Путь до Свердловска занял весь день до позднего вечера.

Наутро Артамонов приехал на железнодорожный вокзал. Увидев выходившего из мягкого вагона поезда Москва- Свердловск пятидесятилетнего солидного, одетого в дорогой темно-синий костюм мужчину, главный механик Базы-10 подошел к нему и как у старого знакомого спросил:

— Ефим Павлович, это вы?

Славский внимательно посмотрел на Артамонова и, чуть помедлив, ответил:

— Да, я.

Встречающий выхватил два чемодана из рук нового начальника, и пока они шли к ожидавшему их вездеходу, Славский, хорошо зная Свердловскую область, начал расспрашивать о состоянии дороги до места назначения.

Артамонов признался, что дорога очень плохая, но тут же заметил, что волноваться не следует, как-никак в их распоряжении две машины.

Славский остановился, давая отдохнуть с тяжелыми чемоданами Артамонову, и с легкой укоризной сказал:

— Надо беречь машины и бензин, а вы транжирите народное добро. Видимо, слишком богато живете. Хватило бы и этого "козла", — показал на вездеход Славский.

Артамонов с начальством спорить не стал, пообещав Ефиму Павловичу, что тот в пути сам убедится, насколько необходима такая предосторожность.

Принципиальность нового руководителя промплощадки проявилась с первых минут. Подъехав к контрольно-пропускному пункту со стороны Каслей, Славский заметил газик с надписью на лобовом стекле "ПР".

— Что это? — спросил Славский у главного механика.

— Это означает "Правительственная". Машины с такой надписью имеют право без задержек проезжать через пост, — разъяснил Артамонов.

Славский вылез из машины, вызвал дежурного офицера и, показав свое удостоверение, приказал ему повернуть "газик" обратно, и без пропуска никакие машины не пропускать.

Такая реакция нового директора на происходящее была не удивительна. Перед отъездом на Южный Урал Славский долго беседовал с Ванниковым. Начальник Первого главного управления не скрывал своей озабоченности, даже тревоги:

— Надо навести там порядок, Ефим. Не наведешь — сорвешь график пуска завода, и я тебя защитить не смогу.

В тот же день, едва зайдя в свою комнату в бараке на берегу Иртяша, Славский схватил телефонную трубку.

— Говорит Славский, — властно произнес он. — Немедленно смыть с лобовых стекол всех автомашин знаки "ПР". Завтра же предоставить мне мероприятия по усилению пропускного режима, — в конце фразы Славский не удержался от крепкого русского слова.

Б. В. Брохович, знавший Ефима Павловича сорок пять лет, пишет в своих воспоминаниях: "Я видел в Е.П. Славском большого инженера с острым аналитическим умом, способным очень сложную, запутанную ситуацию разложить на составные части и решить; руководителя и человека, не боявшегося принять решение и ответственность, с которым не надо вести дипломатию. Славский привык быть первым лицом и не мог быть вторым или третьим и оглядываться на кого-то. В то же время в Славском было что-то купеческое или барское. В характере было пренебрежение даже к близким и преданным ему и делу людям…".[143]

При Славском продолжался организационный период. На Базу-10 мощным потоком шла техническая документация и оборудование. Летом 1947 года прибыл первый отряд выпускников профтехучилищ — молодых рабочих. Тогда же вышло постановление Совета Министров СССР за подписью Сталина о назначении первых четырнадцати руководителей промышленной площадки. Начальником водного хозяйства назначался Павлов, первого промышленного атомного реактора — Пьянков, радиохимического завода — Точеный, химико-металлургического предприятия — Бре-ховских. Приехав на Базу-10, они немедленно приступили к комплектованию штатов своих заводов.

Результатом посещения Берии явилась не только смена двух руководителей Базы-10. Он принял решение полностью изолировать от внешнего мира комбинат № 817. Эта мера диктовалась необходимостью держать в секрете от Запада реальное положение дел с созданием атомной промышленности в СССР. Кроме того, расширявшиеся масштабы деятельности Базы-10 породили целый ряд проблем для региона, в котором она размещалась.

Строительство промышленного атомного комплекса осуществлялось без учета интересов местного населения, региона в целом. В условиях жесткой централизованной государственной власти такое и в голову никому не могло прийти. Это была обычная практика того времени. Вероятно, решение урановой проблемы, вопроса о самом существовании нашего государства было намного важнее, чем судьба относительно небольшой территории на восточном склоне Уральских гор. Однако не следует забывать, что размещение предприятий Базы-10 прямо сказалось на судьбах десятков тысяч человек.

В соответствии с постановлением Совета Министров СССР от 9 апреля 1946 года, суженный состав исполнительного комитета Челябинского областного Совета депутатов трудящихся 24 апреля 1946 года решил для строительства завода № 817 изъять земли граждан села Течи, колхоза "Коммунар", совхоза № 2 Нижне-Кыштымского электролитного завода, подсобного хозяйства Теченского рудоуправления, подсобного хозяйства Челябинского торга — всего 1159 гектаров. В полное пользование строительства завода передавалось озеро Кызылташ, богатое рыбой. [144]

Населению предлагалось выехать на новое место жительства. За счет строительства № 859 НКВД СССР производился перенос на новые земли всех строений, если их износ не превышал семидесяти процентов. В этом случае их стоимость подлежала оплате по страховой оценке. В местах поселения выделялась земля под пашню, сенокос и пастбища. В случае передачи строения заводу, владельцу этого строения выделялась ссуда в размере до десяти тысяч рублей со сроком погашения в десять лет.

Однако отведенная территория была слишком незначительной и не могла соответствовать масштабам предприятия. Используя то, что работы вел НКВД, руководители стройки санкционировали расширение площади отведенной земли без разрешения облисполкома.

Подчеркивая особую важность и секретность возводимого завода, руководители стройки запретили допуск землеустроителей Кузнецкого района (на территории которого размещалось строительство) и, воспользовавшись этим, отвели сами себе сверх положенного еще почти двенадцать тысяч гектаров. В земельные органы поступило много жалоб. Одна из них оказалась в Совете колхозов СССР и областной прокуратуре. По их представлению создается специальная комиссия, установившая справедливость претензий представителей местных колхозов. [145]

Причина конфликта заключалась в том, что даже весной 1947 года не было известно, сколько территории потребуется для размещения завода и города. Поэтому вовремя возбудить ходатайство о дополнительном отводе земель перед органами государственной власти не удавалось. Практика опережала бумаготворчество.

Формально комиссия облисполкома с согласия представителей завода и строительства урегулировала все спорные вопросы. Границы строительства были установлены в соответствии с постановлением Совета Министров СССР от 9 апреля 1946 года.

Комиссия однако главную причину конфликта не устранила и не могла устранить. До тех пор, пока площадь территории промышленной площадки и города изменялись, никаких гарантий неповторения недоразумений не было.

Четвертого мая 1947 года прокурор Челябинской области Н. Шляев направил председателю Челябинского облисполкома И. В. Заикину записку [146], в которой указал на возобновление практики незаконного захвата колхозных земель Кузнецкого района. На этот раз новую комиссию для рассмотрения непростого вопроса деятельности сверхсекретного предприятия создавать не стали. Принято было новое постановление Совета Министров СССР от 21 августа 1947 года [147]. В соответствии с этим постановлением вся территория завода № 817 и города отводилась в режимную зону с абсолютным запретом ее посещения кем-либо посторонним. К отведенной ранее территории присоединялось еще 12290 гектаров земель Кыштымского леспромхоза, "Каслинского и Кузнецкого райисполкомов, колхозов "Доброволец", "Кызылташ", "Первое мая", "Красный луч", подсобного хозяйства "Лесные поляны", совхозов № 1 и № 2, подсобного хозяйства Челябинского рыбного треста.

Еще 28 и 29 мая 1947 года на собраниях колхозников сельхозартелей "Красный луч", "Первое мая" и "Доброволец" было единогласно удовлетворено заявление руководства строительства № 859 о передаче земель этих колхозов во временное пользование под промплощадку завода № 817. [148]

Совхозы № 1 и № 2, подсобное хозяйство "Лесные поляны" ликвидировались. Жители села Новая Деревня и рыболовецкого поселка на озере Кызылташ переселялись в село Бердяниш. Центральная усадьба колхоза "Доброволец" из поселка 8-го Марта перемещалось в село Селезянь. У колхоза "Красный луч" вся пашня отошла в закрытую территорию, поэтому ему была предоставлена земельная компенсация за счет других сельхозартелей. Всего изъятие земель затронуло судьбу двухсот шестидесяти семи крестьянских хозяйств.

Решением суженного состава Челябинского облисполкома от 6 сентября 1947 года прекращалось общее пользование дорогой Кыштым-Касли, проходившей через территорию строительства. Теченский рудник и наждачную фабрику включили в состав строящегося завода с тем, чтобы сохра-т нить добычу корунда и производство абразивного завода [149].

Вокруг закрытой территории завода № 817 решением Совета Министров СССР от 21 августа 1947 года была образована особорежимная зона, которая включала 99 населенных пунктов Каслинского, Аргаяшского, Кузнецкого, Кунашакского районов и город Кыштым.

Проживающие в режимной местности были обязаны иметь паспорта и прописку. Без них жить в этом регионе категорически запрещалось. Категорически запрещалось пускать на ночлег и временное проживание кого-либо без прописки.

Граждане особой режимной местности были обязаны помогать милиции в поимке и доставке нарушителей установленного порядка, а также доносить о всяких нарушениях в органы внутренних дел. Взрослое население должно было всегда иметь при себе паспорт, наличие которого проверяли специальные дежурные, назначаемые из числа партийных и комсомольских активистов.

В режимной зоне посторонним запрещалось охотиться, заниматься рыбной ловлей, собиранием грибов и ягод. [150]

Тогда же, в августе 1947 года, правительство приняло постановление о выселении всех неблагонадежных и родственников граждан, понесших уголовное наказание. Из населения особорежимной зоны, составлявшего в то время 95 877 человек, выселению подлежало 2939 человек. Из них 746 были дети в возрасте до 16 лет. Всего 1161 семья. [151]

Организацией всех мероприятий по отселению из режимной зоны руководила областная комиссия во главе с заместителем председателя облисполкома Паничкиным. В состав комиссии вошли И. М. Ткаченко, начальник Переселенческого отдела облисполкома Кудрявцев, начальник областной милиции Розов.

В распоряжение комиссии по отселению выделялось триста железнодорожных вагонов. Все учреждения и предприятия, находящиеся в районе отселения, обязаны были предоставить автомобильный и гужевой транспорт.

В течение нескольких часов ничего не подозревавшие люди должны были решить, что делать со своим имуществом. У многих были личные хозяйства, постройки, дома, скот, различная утварь.

В назначенное время к дому отселяемого подгонялись телега или автомобиль. Под контролем солдат внутренних войск люди и вещи доставлялись на железнодорожный разъезд, где грузились в вагоны и отправлялись за сотни километров от родных мест.

Выселяемым запрещалось проживание в Челябинске, Магнитогорске, Карабаше, Кыштыме, Уфалее, Кунашак-ском, Кузнецком, Каслинском и Аргаяшском районах. Эшелоны с переселенцами направлялись в наиболее отдаленные районы области. Особенно много их привезли в западные горные районы — Юрюзань, Сатку, Кусу, Златоуст.

7 июля 1948 года принимается еще одно решение о расширении территории особой режимной зоны Базы-10. В октябре в Увельский район области из нее отселили 545 человек. [152]

Отселение более двух тысяч человек прошло быстро, скрытно, без шума. Практика таких операций у внутренних войск была богатой. В период Великой Отечественной войны депортации были подвергнуты миллионы чеченцев, ингушей, крымских, татар, поволжских немцев, турок-месхе-тинцев, калмыков.

Параллельно с отселением из особой режимной зоны неблагонадежных, с точки зрения тоталитарного государства людей, жестокой чистке подвергся коллектив строителей.

По указанию Берии запретили работать на промышленной площадке репатриированным гражданам и строителям немецкой национальности. Исключение сделали всего для нескольких человек высшей квалификации, которые в буквальном смысле этого слова были незаменимыми.

Значительную часть неблагонадежных строителей в принудительном порядке отправили на Колыму, другие вынуждены были уехать в Среднюю Азию.

У оставшихся под угрозой сурового наказания взяли подписку о неразглашении в течение двадцати пяти лет любой информации, связанной с Базой-10. Вся почта вскрывалась и просматривалась. Когда один из добросовестных работников написал с гордостью в письме своим родителям о том, что он трудится на объекте, о котором знает сам товарищ Берия, его немедленно арестовали, осудили и отправили в лагерь на несколько лет.

Берия приказал заключить строительство первого атомного реактора в охраняемую зону. 30 июля 1947 года указание председателя Спецкомитета было выполнено.

Берия был убежден, что сохранение строжайшей тайны о работе огромного коллектива людей над созданием атомной бомбы требует больших усилий и затрат. В первый свой приезд он приказал образовать закрытую административную территорию, полностью изолированную от внешнего мира. В июле-ноябре 1947 года на основе карты, подписанной Берией и Маленковым, строится система защитных сооружений вокруг промплощадки и города.

С 1 октября 1947 года прекращается выезд за пределы закрытой территории работников Базы-10 в отпуска и по семейным обстоятельствам. Эта мера оказалась для многих работников Базы-10 абсолютно неожиданной и очень болезненной. Из-за огромного дефицита жилья многие вольнонаемные и офицеры жили с семьями в Кыштыме на частных квартирах. Каково же было сначала удивление, а затем тревога жен и детей, когда их мужья и отцы не вернулись домой, как обычно, ни первого, ни второго октября. Через некоторое время женам сообщили, что их мужья переводятся на казарменное положение, поэтому они не могут покинуть место работы. Несмотря на бурное возмущение женщин, прошло довольно много времени, пока семьи смогли воссоединиться уже на закрытой административной территории.

Формально в исключительных обстоятельствах разрешение на выезд мог дать директор Базы-10, как старший администратор территории. Однако фактически выдача разрешения зависела от генерал-лейтенанта Ткаченко. Без его визы подпись директора на заявлении не могла быть основанием, чтобы выпустить человека.

Необходимые меры по соблюдению секретности иногда превышали разумные пределы. Так, чтобы разрешить выезд одной старушке, никогда не имевшей допуск к секретной информации, потребовались резолюции генерал-полковника Б.Л. Ванникова, генерал-майора Б.Г. Музрукова, директора Базы-10.

Такая практика приводила в конечном итоге к формированию у населения ощущения жизни в замкнутом пространстве, где контролируется каждый шаг человека, каждое слово. Этому способствовала и постоянно повторяющаяся информация об уголовном наказании работников.

Изоляция населения закрытой территории от остального мира, который стали называть "Большой землей", стимулировала корпоративные черты работников Базы-10, претензии на исключительность, самодостаточность. Напомним, что послевоенные годы для страны были особенно тяжелыми вследствие голода, острого недостатка жилья, элементарных предметов домашнего обихода.

После отъезда Берии в августе 1947 года создается политотдел Базы-10 во главе с Владимиром Федоровичем Черниковым. Через год его сменил Сергей Макарович Морковин.

В первые годы влияние политотдела Базы-10 на формирование коллектива работников завода, на производственные процессы было незначительным. Ни один инструктор политотдела не имел возможности попасть на производство, за исключением его начальника. Однако сам начальник политотдела С.М. Морковин не являлся специалистом в ядерной физике или радиационной химии, поэтому не мог решать многие вопросы с коммунистами.

С начала 1948 года быстро росла заводская партийная организация. За год — почти на тысячу человек.

Административные меры, принятые по указанию Берии, ожидаемого эффекта не дали. График работ по подготовке к пуску объектов Базы-10 трещал по швам. Слушая ежесуточные доклады руководителей, Берия пытался из Москвы определить самое узкое, слабое место в цепи.

В октябре 1947 года Берия направляет под Кьпптым Б.Л. Ванникова и И.В. Курчатова. Причем, начальник Первого главного управления только что перенес инфаркт, чувствовал себя неважно. Но Берию это не смущало. Вслед за ними на много месяцев приехал на Базу-10 главный конструктор первого атомного реактора Н.А. Доллежаль. Тогда же из Лаборатории № 2 двумя эшелонами со всем необходимым оборудованием отправился под Кыштым почти весь состав сектора атомных реакторов.

Однако ситуация принципиально не менялась. Наконец, в ноябре 1947 года Берия выехал на Базу-10 сам. Его раздраженное, взвинченное состояние создавало гнетущую атмосферу.

В этой ситуации особенно болезненно воспринимались бытовые неурядицы, которые одна за другой сопровождали любившего комфорт Берию.

Серьезные неудобства причиняла грузину холодная уральская зима. Ванников и Курчатов приспособились к жизни в промерзающих вагонах. Берия приспосабливаться не хотел и заявил, что переезжает в гостиницу. Узнав об этом, комнату для Берии подготовила сама хозяйка гостиницы. Можно себе представить ее ужас, когда прибежавшая к ней домой в три часа утра горничная объявила, что плохо закрепленная кровать только что буквально рассыпалась под Лаврентием Павловичем со страшным грохотом. Решив, что домой она уже больше не вернется, Н.С. Медведева пошла в гостиницу. Однако репрессий не последовало.

Вслед за этим сломался "кадиллак" и уже изрядно раздобревшему в сорок семь лет Берии пришлось втискиваться в новенький, но маленький "Москвич". Приказав отвезти его на "Аннушку", Берия всю дорогу молчал и только перед самым объектом, не выдержав тряски по ухабам, сказал шоферу:

— Первый раз ты меня везешь, как голой жопой по стиральной доске!

Конечно, не бытовые, маленькие житейские неурядицы портили настроение Берии. Прагматик до мозга костей, он мучительно искал способ решения проблемы ускорения темпов сооружения завода.

В конце концов, взвесив все, Берия позвонил Сталину. Зная, что тот не любит лишних разговоров, начал сразу по существу:

— Товарищ Сталин, считаю, что Славского необходимо сместить с должности директора Базы-10. На этом месте должен быть руководитель другого масштаба.

Сталин молчал. Берия понял, что принципиальных возражений нет и продолжил:

— Предлагаю начальником Базы-10 назначить директора Уралмаша товарища Музрукова.

Сталин, наконец, отозвался глухим прокуренным голосом:

— Мы знаем товарища Музрукова. Он много сделал для Красной Армии, для ее победы над Гитлером. Думаю, он поможет вам решить возникшие проблемы. Готовьте по становление Совета Министров. До свидания.

Берия решил сделать ставку на Музрукова не только потому, что Борис Глебович имел успешный опыт руководства работой гигантского машиностроительного предприятия. Музрукова отлично знал сам Сталин.

Несомненно Борис Глебович Музруков был представителем интеллектуальной элиты среди директоров промышленных предприятий страны. Закончил Ленинградский технологический институт в 1929 году. Распределение получил на Кировский завод. В 1939 году в возрасте тридцати пяти лет назначен директором Уралмаша, где под его руководством началось массовое производство лучшего танка второй мировой войны Т-34.

В ноябре 1947 года Берия вызвал Музрукова в Москву. Позже Борис Глебович так передавал происшедший между ниМ)И диалог:

— Поедешь на химический комбинат, — заявил Берия.

— Я машиностроитель, я — металлург, какой еще химкомбинат? — удивился Музруков.

— А что, мне из Америки выписывать директоров химкомбинатов? — отрезал Музрукову пути к отступлению Берия.

— Поезжай к Курчатову на Октябрьское Поле, побеседуй.

Курчатов привел его на первый экспериментальный реактор, продемонстрировал его работу и рассказал о своих трудностях:

— Борис Глебович, пожалуйста, выручайте. [153]

Приказ о его назначении директором Базы-10 подписан

29 ноября 1947 года. Б.Г. Музруков в то время был тесно связан с заводом № 817. На Уралмаше изготовлялась значительная часть оборудования для первенца атомной промышленности. Перед отъездом на новое место работы Музруков собрал руководящих работников Уралмаша, поблагодарил за совместную работу и пообещал, что приложит все знания и силы, чтобы подготовить достойный ответ американскому президенту Трумэну.

Встреча Славского с Музруковым была непростой. В годы войны оба руководили крупнейшими предприятиями Свердловской области. Казалось, Славский, став заместителем министра, а затем директором столь важного промышленного комплекса, как База-10, обошел Музрукова…

Славский чувствовал себя несправедливо обиженным Берией, без вины виноватым стрелочником. Работая по шестнадцать часов в сутки, создавая напряженный ритм в работе коллектива, Славский, не успев получить первые крупные результаты, был низвергнут с поста директора Базы-10.

Самолюбивый Славский воспринял новое положение с обидой. Музрукову этого он никогда не простил, хотя тот здесь был ни при чем. В противоположность Ефиму Павловичу, Борис Глебович, высоко оценивая деловые качества Славского, добился его назначения главным инженером Базы-10. Первое время Славский вел себя импульсивно, пытался демонстрировать окружающим свое пренебрежение и независимое положение относительно нового директора. Однако продуманное, выдержанное поведение Музрукова заставило Славского забыть роль обиженного и всерьез заняться делом.

Путь от Свердловска до Кыштыма недолгий. 1 декабря 1947 года Музруков приступил к исполнению обязанностей. Он принял дела в период, когда напряжение сил работников Базы-10 достигло наивысшего предела. Руководителям подразделений нового директора представил Славский. Борис Глебович в первом выступлении перед подчиненными был немногословен. Подчеркнул, что верит в коллектив и его возможности, в то, что ответственное задание товарища Сталина будет выполнено.

Простая, уверенная речь Музрукова вызвала у присутствующих уважение. Ладно сидящая на новом директоре генеральская форма ему шла. Тем более, что был он высокого роста, держался прямо, не сутулился. Некоторая полнота компенсировалась подвижностью, в которой не было суетливости. Жесты — короткие и энергичные. На генеральском кителе сверкала Золотая Звезда Героя Социалистического Труда.

Борис Глебович приехал на новое место работы без "хвоста", то есть не привез с собой "своих" главного инженера, главного бухгалтера, главного энергетика и других руководителей. Это сразу же создало уважительное отношение к Борису Глебовичу, поскольку говорило о его силе и уверенности в себе.

По воспоминаниям его бывших соратников по работе, Борис Глебович был весьма требовательным, строгим, но его строгость воспринималась без обид, поскольку он спрашивал за дело и не терпел нерадивых работников и очковтирателей.

В военное время, работая директором на Уралмаше, и в послевоенное время при строительстве и пуске комбината 817, он пользовался командными методами руководства, беря всю ответственность на себя, зачастую не согласовывая свои действия с партийными органами, что вызывало раздражение их руководителей.

Борис Глебович обладал мгновенной реакцией, не ждал неприятностей, а шел им навстречу. Предпочитал решать проблемы не в своем кабинете, а на месте. Всегда спрашивал, какие претензии к руководству. Если находил их справедливыми, немедленно принимал решение и назначал ответственного за его выполнение.

Музруков умел спрашивать жестко, но поверив человеку, всецело доверял ему. Обладая огромной властью, распоряжаясь судьбами людей, Борис Глебович хорошо познал не только положительные, но и отрицательные стороны своего положения.

Общение с сильными мира сего не стимулировало у него развития чувства юмора. Александр Александрович Каратыгин рассказывает, что при сооружении радиохимического производства строители не выполнили задание. Музруков собрал оперативное совещание и потребовал от присутствующих ответа на вопрос:

— Кто виноват?

Главный инженер радиохимического завода Громов отвечает:

— Пушкин.

Музруков решил, что с ним решили пошутить, и был готов поставить шутников на место, но Громов сразу понял в чем дело и, прерывая паузу, объяснил, что у строителей есть прораб по фамилии Пушкин и он виноват в срыве задания. Музруков улыбнулся, а за ним грохнули все присутствующие.

Борис Глебович очень редко повышал голос на подчиненных, а ругаться матом, в отличие от Славского или Царевского, вообще не умел. Но если он кому-нибудь что-либо поручал, обязательно требовал исполнения порученного. Дважды Музрукову повторять не требовалось.

Чтобы поднять ответственность, он вызывал подчиненных к себе и лично давал им поручения, спрашивая, какая помощь нужна.

Музруков часто приезжал на заводы один, без сопровождающих. Однажды, приехав на завод атомных реакторов, которым руководил Николай Николаевич Архипов, Музруков пошел осматривать один из цехов, где сразу обнаружил нарушения, устранить которые приказал за несколько дней до этого. Прямо из цеха Музруков позвонил в кабинет директора завода:

— Почему не приняты меры по устранению отмеченных мной недостатков?

Архипов уверенно ответил:

— Все непорядки устранены еще накануне.

Музруков усмехнулся:

— Ну, если все было устранено накануне, приходи в цех, я тебе сам все покажу.

Об этом случае немедленно стало известно всем руководителям заводов и они, прежде чем докладывать Музрукову, всегда проверяли состояние дел сами.

Директор Базы-10 уделял большое внимание решению бытовых проблем работников предприятия. По его инициативе хозяйство Архипова оформило первый продовольственный магазин на улице Школьной. Для него впервые в СССР была разработана и запущена установка по автоматическому разливу молока.

Известно, как тяжело было в конце сороковых годов со снабжением населения овощами и фруктами. В 1949 году по инициативе Б.Г. Музрукова в городе стало развиваться коллективное садоводство, выделяться большое количество земли под посадку картофеля.

Никто не знал тогда, что Музруков приехал на Базу-10 тяжело больным человеком, без одного легкого. На ноги его подняла жена, Анна Александровна.

Сразу после Победы у Бориса Глебовича резко обострился туберкулез. Однажды Анна Александровна застала мужа дома, лежащего на кровати в генеральской форме и в сапогах. Увидев жену, он даже не сделал попытки подняться и обреченно сказал:

— Аннушка, у меня туберкулез, и моя жизнь кончена.

Анна Александровна, хорошо зная мужа, нашла единственно правильные в той ситуации слова:

— Ну что ж, Борис. Давай закажем гроб и будем ждать твоей смерти.

Для деятельного Бориса Глебовича пассивное ожидание смерти было невыносимым. Он стал бороться за жизнь и выиграл схватку со смертью. Но вот жену не уберег. В 1951 году, несмотря на длительное лечение, Анна Александровна умирает от рака. Борис Глебович остается с двумя детьми: девочкой семи лет и девятилетним мальчиком.

Эти драматические события проходили на глазах у профессора Анны Дмитриевны Гельман, командированной Академией наук для налаживания технологии химико-металлургического производства. Добрая, чуткая, к тому времени много повидавшая в жизни и умеющая сопереживать людям, она взяла под опеку детей Бориса Глебовича, заменила им мать. В 1952 году Музруков и Гельман поженились.

Борис Глебович был счастлив, видя в какой великолепной атмосфере доброго отношения друг к другу растут его дети.

Тяжелая, изматывающая работа сначала на Уралмаше, а затем на комбинате по производству плутония в течение двенадцати лет вымотала все силы Бориса Глебовича. В 1953–1955 годах он живет и работает в Москве, руководит четвертым, родным главком Минсредмаша. Обладая всеми качествами, чтобы стать министром атомной промышленности, Музруков им так и не стал. В 1955 году он становится директором ядерного центра в Арзамасе-16 и работает им до 1974 года. В 1979 году Бориса Глебовича не стало.

Годы, когда Борис Глебович Музруков возглавлял Базу-10, были самыми тяжелыми и напряженными за всю историю первенца атомной промышленности. За это время была выполнена гигантская работа, первые месяцы лихорадочной работы подразделений предприятия сменились стабильным, уверенным развитием производства. Была одержана главная победа — ликвидирована монополия на атомное оружие американцев. Обещание, данное товарищам по работе на Уралмаше, Музруков выполнил — Трумэн получил достойный ответ.

В конце мая 1948 года было смонтировано 1500 тонн металлоконструкций и 3500 тонн оборудования, 230 километров трубопроводов, 165 километров электрического кабеля, 3800 приборов.

Рядом со зданием, где размещалась "Аннушка", построили корпуса физической и химической лабораторий. В них работали исследователи Е.А. Доильницын, Е.Е. Кулиш, В.Н. Нефедов, Г.Б. Померанцев, Ю.И. Корчемкин, В.И. Клименков, Г.М. Драбкин, А.Г. Лапин.

В начале июня началась проверка системы охлаждения реактора. Цех промышленного водоснабжения как структурное подразделение комбината 817 создан приказом Б.Г. Музрукова от 19 июня 1948 года. Его возглавил П.И. Павлов, до приезда на Южный Урал он работал заместителем начальника треста водоснабжения Ленинграда.

Хозяйству Павлова выпала сложная задача — не прерываясь ни на секунду — иначе немедленный взрыв реактора-подавать на реактор сотни тысяч кубометров воды, химически чистой и освобожденной от механических примесей. Начальником цеха химводоподготовки назначили В.Н. Вяткина, работавшего до этого начальником химцеха Челябинской ГРЭС.

Будущий директор завода-22, а тогда молодой специалист С.И. Израилев, вспоминает:

— "Зимой 1948 года началась водная обкатка технологической цепочки, включая здание 26. Заполнялись, испытывались трубопроводы, шла наладка арматуры, обкатка двигателей вхолостую. Персонал проходил обучение, сдавал экзамены, рабочие места обрастали инструкциями, положениями, правилами. Началась самостоятельная работа с полной ответственностью за персонал, нормальную работу оборудования, ведение документации и многое другое. Во время обкатки почти не отходили от насосов. Подгоревший сальник или перегрев подшипников были чем-то вроде маленького ЧП с крупными разговорами и разбором происшествия. Возникали первые разногласия между эксплуатационниками и ремонтниками. Обкатка прошла быстро, благополучно, крупных дефектов не выявилось.

Летом 1948 года в здание 5 чаще стало заходить высокое начальство, руководство объекта потребителя, несколько раз приходил "Борода". Чувствовалось, что приближается пуск всего производства. Станция работала на разных режимах, видимо, шла отладка систем у потребителя.

Наконец, появилась запись в вахтенном журнале о возможных последствиях при срыве работы станции. Все построжало, народ подтянулся, посерьезнел, никто не пытался "кемарить" ночью или заняться чем-то посторонним. Не отходили от телефона прямой связи с потребителем, команды надо было выполнять быстро, четко, режим поддерживался только регулировкой вручную. Правда, других средств для этого и не было. Иногда чувствовалась нервозность оперативного персонала у потребителя, нередко команды давались на высоких тонах. Помню "обмен любезностями" с Н.А. Семеновым, который в то время работал заместителем начальника смены, а наши смены часто совпадали по времени. После выполнения очередной команды, выданной на "высоких тонах" я, сообщая отклонения, попросил разговаривать с нами поспокойнее, без крика, мы, мол, и так стараемся, и так все понимаем, а к тому же, было бы неплохо, если бы операторы, команды которых мы выполняем, побывали у нас в здании и познакомились с обстановкой, в которой мы работаем. Такая экскурсия состоялась, взаимопонимание стало более полным. Поддерживать заданный режим работы здания было трудно. Задвижки имели маломощные приводы и со щита не управлялись. К их штурвалам мы привязывали длинные штанги с крючьями и с их помощью ловили десятые доли атмосферы. Не было даже сигнальных манометров. Помню, как, не подозревая о существовании контактных манометров, я не подозревая о существовании контактных манометров, я принялся мастерить такой манометр из обычного, прилаживая контакты для сигнализации отклонений и даже управления задвижками. С улыбкой вспоминаются мои довольно наивные представления о процессах регулирования, теорию которых я постиг позже, изучая их в институте. Не обходилось и без неприятностей. Не забыть случай, когда старший электрик щита управления, не поняв моей команды на пуск очередного агрегата, отключил все работающие. Слово "шестой" он понял как "холостой", означающее остановку станции полностью, и принялся обеими руками поворачивать ключи на щите. Помню, как услышал затихающий шум в машзале и хлопки обратных клапанов остановленных насосов. Потребовалось несколько секунд, чтобы подбежать к щиту и вслед за моим дорогим коллегой подключать снова еще не закончившие выбега агрегаты. К счастью, все обошлось без последствий. Позже этот случай начал обрастать подробностями, приобретая вид забавного анекдота на производственную тему, но, можете мне поверить, нам в ту пору было не до смеха".

За несколько недель до пуска реактора еще раз все насосы, трубы, по которым осуществлялась подача и прохождение воды, охлаждающей уран, были подвергнуты тщательной ревизии. На каждый узел составили специальный паспорт. После этого началась загрузка урановых блоков.

Все технологические операции по подготовке реактора к пуску проводились в условиях строжайшей дисциплины. Буквально каждое движение работающих на реакторе было предусмотрено инструкциями. Рядом с каждым оператором находился контролер, который следил, чтобы эти инструкции неукоснительно выполнялись. Любое отклонение от порядка могло привести к катастрофе,

В эти дни рабочее место начальника Первого главного управления Б.Л. Ванникова было в центральном зале, где находился атомный реактор.

Правильность загрузки урановых блоков в технологических каналах проверялась специальным "логиком", который опускался часто на глубину двадцать два метра. Случилось так, что заместитель начальника смены Ф.Е. Логиновский, проверяющий правильность загрузки, упустил "логик" в канал. Узнав об этом, Ванников отобрал у него пропуск, предупредив, что если "логик" не достанут, инженер останется в зоне реактора.

Понимая всю ответственность перед неумолимым Сталиным, Ванников порой был жестоким. Так, за неудачный доклад и ошибки, допущенные при монтаже оборудования, был наказан сотрудник института "Проектстальконструкция" Абрамзон. Начальник Первого главного управления, отобрав у него пропуск, со словами: "Ты не Абрамзон, а Абрам в зоне", отправил его без суда и следствия в лагерь.

Уран загрузили за неделю — с первого по седьмое июня 1948 года.

Вечером 7 июня И.В. Курчатов взял на себя функции главного оператора пульта управления реактором, как это было в декабре 1946 года в Лаборатории № 2.

Между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи Курчатов начал эксперимент по физическому пуску реактора: стал проверять, осуществима ли цепная реакция на данном реакторе.

В ноль часов тридцать минут 8 июня 1948 года реактор достиг мощности ста киловатт, после чего Курчатов заглушил цепную реакцию. Физический пуск реактора показал, что сборка произведена правильно. "Аннушка" была готова к промышленной эксплуатации.

Следующий этап подготовки реактора продолжался два дня. После подачи охлаждающей воды стало ясно, что для осуществления цепной реакции имеющегося в реакторе урана недостаточно. Только после загрузки пятой порции урана реактор с охлаждающей водой достиг критического состояния, и вновь стала возможной цепная реакция. Это произошло десятого июня в восемь часов утра.

17 июня в оперативном журнале начальников смен Курчатов сделал запись:

"Начальникам смен! Предупреждаю, что в случае остановки подачи воды будет взрыв, поэтому ни при каких обстоятельствах не должна быть прекращена подача воды… Необходимо следить за уровнем воды в аварийных баках и за работой насосных станций".

19 июня 1948 года в 12 часов 45 минут состоялся промышленный пуск первого в Евразии атомного реактора.

В момент пуска реактора на промышленную мощность рядом с И.В. Курчатовым находились Б.Л… Ванников, В.В. Чернышев, А.П. Завенягин, А.Н. Комаровский, Б.Г. Музруков, начальник реактора Пьянков, главный инженер В.И. Меркин.

Решающий вклад в подготовку реактора к пуску внесли начальник производственной лаборатории Н.Д. Степанов, главный механик И.А. Садовников, руководитель службы дозиметрического контроля И.М.Розман, начальник службы контрольно-измерительных приборов и автоматики А.Ф. Попов. На ответственном посту руководителя отделения загрузки реактора трудился С.Н. Вьюшкин, отделением готовой продукции руководил Б.Э. Глезин. Огромный объем исследовательской работы провела физическая лаборатория под руководством Е.Е. Кулиша. Самые первые, а потому и самые сложные приборы дозиметрического контроля, методы измерения ионирующего излучения создавались в лаборатории, которой руководил В.И. Шевченко.

Первыми дежурными физиками на реакторе работали Б.Г. Дубовский, Н.В. Макаров, Г.Б. Померанцев, Ю.И. Корчемкин, В.Н. Мехедов, Н.В. Омельянц.

С осени 1947 года возрастает роль филиала сектора атомных реакторов Лаборатории № 2, который называла П-2, что означало пуск-2 (первый пуск состоялся в декабре 1946 года в Москве). Его возглавил научный руководитель первого промышленного реактора И.С. Панасюк, ближайшими помощниками которого были B.C. Фурсов, Е.Н. Бабулевич, И.Ф. Жежерун.

С января 1948 в П-2 работало 20–30 сотрудников Академии наук и сорок человек из штата завода. Они занимались контролем чистоты графитовых кирпичей, качества урановых блоков и их защитной оболочки.

Отдельная группа ученых изучала поведение материалов в гамма-полях и полях быстрых и медленных нейтронов. Еще одна группа занималась изучением проблем радиоактивности воды и воздуха, биологической защиты реактора, контроля за облучением персонала.

Еще 18 мая 1948 года Б.Л. Ванников определил группу специалистов, на которых легла основная черновая работа в период пусконаладочных работ.

Начальниками смен были назначены Петр Алексеевич Забелин, Андрей Данилович Рыжов, Николай Николаевич Архипов, Митя Самуилович Пинхасик, Леонид Алексеевич Юровский. Их заместителями работали Геронтий Васильевич Крутиков, Николай Алексеевич Протопопов, Владимир Петрович Григорьев, Фе-октист Елисеевич Логиновский и Николай Анатольевич Семенов. Почти все они впоследствии возглавляли важнейшие объекты и предприятия атомной промышленности.

Старшими инженерами по управлению реактором начальник Первого главного управления назначил Е.Н. Бабулевича, И.Я. Емельянова, П.Г. Добия, Е.В. Егорова, Н.В. Звона, С.А. Адольфа. Их дублерами назначались Г.Н. Ушаков, Д.П. Харитонов, В.И. Ардальенов.

Дежурными инженерами по автоматике работали В.В. Стрежельский, Т.В. Куква, С.Е. Сердалевич, В.Н. Богородский, В.А. Ремизов.

В Центральном зале, где располагался реактор, дежурили инженеры-механики В.Д. Брянских, Б.С. Зверев, Г.М. Смирнов, И.А. Садовников, П.Н. Ткаченко.

Самую тяжелую работу на реакторе выполняли слесари Центрального зала И.Ф. Агапов, Н.Ф. Адамов, Н.С. Адреев, В.И. Александров, B.C. Баскаков, А.Ф. Балуев, Н.Ф. Бекасов, П.П. Буренков, Л.И. Вахонин, А.К. Верхозин, И.Г. Григорьев, Г.Е. Дубов и еще 38 человек.

Дежурными инженерами службы контрольно-измерительных приборов и автоматики были Р.Ф. Лебедева, Н.В. Богданова, А.И. Шаманин, Н.Г. Поляков, Н.М. Трегубое; дежурными техниками по автоматике-B.C. Малькович, М.А. Дерюгин, В.Г. Упоров.

За работой электрических цепей следили инженеры С.А. Аникин, Ф.Я. Овчинников, Н.Я. Романов, Н.В. Шкаредный, А.В. Чесноков.

Дежурными инженерами-химиками назначались А.В. Лупанова, М.П. Сидорова, В.Я. Навышинская, Л.Д. Степанова.

За уровнем облучения персонала следили техники-дозиметристы В.А. Малышев, А.Н. Чирихин, В.К. Газетов, Р.В. Ксентицкий, П.А. Власов.

Операторами по разгрузке реактора стали И.М. Свистунов, К.И. Палкина, А.А. Киселева, Т.П. Шалаева.

Принимали готовую продукцию начальники смен отделения Л.П. Куваев, В.П. Поличейко, Н.И. Усманов, С.Е. Якубовский.

Всего в службах, принимавших участие в пуске первого промышленного реактора в июне 1948 года, работало более четырехсот человек.

День 19 июня 1948 года вошел в историю России. Однако пуск промышленного атомного реактора для наработки оружейного плутония вовсе не означал, что трудности остались позади. Наоборот, они только начинались.

Пуск первого в Евразии промышленного атомного реактора для наработки плутония вызвал у многих его участников ощущение, что основные трудности позади. Однако буквально с первых часов работы реактора начались непредвиденные ситуации. Иногда они вызывали тяжелые последствия, их ликвидация требовала огромного напряжения сил всего коллектива. Технологический процесс получения плутония проходил в более сложных условиях, чем на экспериментальном реакторе в Лаборатории № 2. Это и понятно: технология и оборудование в промышленных условиях не обкатывались, поэтому часто выходили из строя.

Перед начальником реактора С.М. Пьянковым, главным инженером В.И. Меркиным, научным руководителем И.С. Панасюком начальник Первого главного управления поставил задачу обеспечить бесперебойную работу "Аннушки", в кратчайшее время получить необходимое для первой атомной бомбы количество плутония.

Никто не знал тогда, какие последствия вызовет воздействие радиации на металл и графит, как уменьшить разрушающее воздействие воды. Работа каждого узла и блока реактора требовала дополнительного изучения.

У коллектива эксплуатационников не было опыта работы на таком аппарате, учиться приходилось на ходу методом проб и ошибок. Плюс к тому оборудование, люди ежеминутно подвергались воздействию очень мощных полей радиации, часто кардинально изменявших свойства материалов и создающих прямую угрозу здоровью и жизни людей.

Прежде всего следовало свести к минимуму остановки реактора. В первое время они исчислялись десятками и были связаны с нарушениями технологии и ложными срабатываниями аварийной защиты. Об остановках немедленно докладывалось наверх, а о наиболее продолжительных — самому Берии. Иногда он сам звонил по "ВЧ" и спрашивал:

— Дышит или не дышит?

Очень многое зависело от инженеров, управляющих аппаратом. Даже незначительный недосмотр, мелкая оплошность могли привести к остановке на целые сутки.

Как подчеркивает А.К. Круглов: "Заглушение реактора происходило при недопустимой динамике изменений расхода воды, охлаждающей урановые блоки. Коррозия алюминиевых труб в технологических каналах и оболочек урановых блоков, а также их эрозийный размыв приводили к другим неприятностям, связанным с появлением в воде радиоактивности. Попадание воды в графитовую кладку через разрушенные трубы вызывало необходимость замены каналов и перегрузки урановых блоков. Влага в графите изменяла его физические свойства, и при сильном "замачивании" графитовой кладки в реакторе могла просто прекратиться цепная ядерная реакция. Графит в таком случае надо было сушить, а процедура эта требовала много времени… Реактор в это время не работал". [154]

Одним из самых тяжелых видов аварий были так называемые "козлы", когда разрушенные по разным причинам урановые блоки спекались с графитом. Такая авария произошла уже в первые сутки работы реактора.

Приборы, расположенные на площадке влагосигнализации, зарегистрировали высокий уровень радиоактивности воды, составляющий примерно триста доз от допустимого уровня. Реактор стали "тормозить", и в двенадцать часов дня двадцатого июня он был полностью остановлен, проработав лишь несколько часов.

Складывалась драматическая ситуация. Что делать? Сразу после доклада Берии об успешном пуске немедленно доложили о первой крупной неприятности. Берия, единственный из членов Политбюро, имевший техническое образование, сразу понял опасность. Б. Л. Ванников на вопрос: "Когда будет работать реактор?", ничего определенного ответить не смог.

Немедленно созвали на совещание всех, кто был способен изменить ситуацию. Все признали, что технологии и инструментов ликвидации такой аварии нет. Придется и то, и другое разрабатывать по ходу аварийных работ.

Пробовали выжигать урановые блоки и растворить алюминиевую оболочку и трубу щелочью, а после этого сверлить пустотелыми фрезами. Однако результата этот метод не дал. Круглосуточная лихорадочная работа коллектива реакторного завода в течение трех недель была малоэффективной. Последствия аварии — разрушенные урановые блоки — извлечь не удавалось.

Все аварийные работы проходили в условиях повышенного фона гамма-излучения и большой концентрации радиоактивных аэрозолей, что привело к переоблучению персонала и радиоактивному загрязнению помещений здания, где размещался реактор.

Под непрерывным давлением Берии Курчатов дает указание вывести реактор на полную мощность, так и не ликвидировав до конца последствий первой аварии.

Но беда не приходит одна. 25 июля, на тридцать шестой день пуска, в смену Н.Н. Архипова произошло то же — спекание урановых блоков с графитом. На этот раз решили реактор не останавливать, ликвидировать аварию на работающем агрегате.

Рабочие помещения от радиоактивных загрязнений не удавалось отмыть. Все попытки отмыть линолеум и метлахскую плитку ни к чему не приводили. Сменив их несколько раз и не решив проблему, застелили пол нержавеющей сталью. Это дало необходимый эффект. Полы стали отмывать от радиоактивных загрязнений.

Ликвидация второго "козла" происходила уже с учетом опыта первой аварии, но трудностей от этого не становилось меньше. Чтобы снизить выброс радиоактивных аэрозолей и пыли с ураном в воздух, а также ускорить процесс охлаждения режущего инструмента, на место аварии подавалась вода. В результате графитовая кладка подвергалась недопустимому увлажнению. Контакт влажного графита и труб (технологических каналов), в которых находились урановые блочки, привели к массовой коррозии металла. Вода стала заливать графитовую кладку.

…Дальше так работать было нельзя. Нечеловеческое напряжение сил, самоотверженность и даже осознанное самопожертвование при работе в мощных полях излучений реактора не могли остановить нарастающей "болезни" реактора. 20 января 1949 года аппарат был поставлен на капитальный ремонт. Но к этому времени уже удалось наработать такое количество плутония, которого было достаточно для атомной бомбы.

В ходе капитального ремонта первого реактора возникла серьезная проблема. Как мы уже говорили, неанодированные трубы коррозировали и подлежали замене другими, с антикоррозийным покрытием. Однако в них были тысячи урановых блочков, которые нужно было еще некоторое время облучать нейтронами, чтобы получить плутоний. Можно было разгрузить эти блочки обычным путем — через низ. Но это неизбежно приводило к механическим повреждениям алюминиевых оболочек урановых блочков, из-за чего их повторное использование было невозможно. [155]

В стране не было урана на еще одну загрузку реактора. Приходилось беречь каждый урановый блочок, а тут тысячи должны быть выброшены. Нужно было любой ценой сохранить частично облученные и сильно радиоактивные урановые блочки. Путь был единственным: с помощью специальных присосок через верх из труб достали тридцать девять тысяч урановых блочков. При этом сильное переоблучение получили все участники операции. Этого можно было избежать, но тогда атомный реактор остановился бы на срок не менее года. Реально это могло похоронить реализацию уранового проекта. Неизбежно начались бы репрессии, поиски "врагов народа"…

Технологические нарушения, аварии приводили к хроническому переоблучению людей. В первый год работы реактора персонал нередко работал без дозиметров. Так поступал Славский, да и другие руководители производства. Надо сказать, что и приборы фиксировали не все виды излучения. Скажем, дозиметры не регистрировали нейтронное излучение, так как действовали на основе электрического эффекта, а нейтрон не имеет электрического заряда. За 1949 год почти треть работавших на заводе по документальным дозиметрическим данным получила годовую дозу облучения — больше 100 бэр, при принятой тогда годовой норме примерно 30 бэр. Можно представить, каковы дозы были у тех, кто работал без дозиметра…

Значительная часть радиационной нагрузки в 1949 году была получена работниками "Аннушки" в ходе 'капитального ремонта.

26 марта 1949 года после окончания ремонта реактор стал набирать мощность.

1 декабря 1946 года началось строительство радиохимического завода (объект "Б"), в комплексе с хранилищем радиоактивных отходов (объект "С"), ставшим печально известным впоследствии из-за аварии 1957 года.

Первые месяцы эта стройка находилась как бы на периферии интересов московского руководства, в тени борьбы строителей и монтажников за быстрейший пуск первого промышленного атомного реактора. Объем работ здесь был первоначально невелик. До середины лета 1947 года строительство радиохимического комплекса велось тем же первым строительным районом, что и "Аннушки".

После того, как Управление строительства возглавил М.М. Царевский, 17 июля 1947 года возведение объектов "Б" и "О выделяется в самостоятельный четвертый строительный район.

Практически весь 1947 год ушел на подготовку котлована глубиной двадцать и длиной сто метров. Для этого использовался хорошо себя зарекомендовавший на строительстве объекта "А" метод направленных взрывов.

После окончания строительных работ на первом атомном реакторе почти весь коллектив перебросили на объекты "Б" и "С". Начальником района был назначен Д.С. Захаров, главным инженером — А.К. Грешное, главным механиком — А.А. Казутов. Эти руководители, имея опыт сооружения атомного реактора, перенесли его затем на сооружение радиохимического комплекса.

С объекта "А" сюда были направлены такие опытные строители, как начальник производственно-технического отдела B.C. Николашин, начальники участков В.Т. Кошкарев, В.Д. Со-лоденников, Я.В. Логачев, Н.Я. Шарендо — всего около ста восьмидесяти инженерно-технических работников. Объект был хорошо обеспечен электроэнергией, теплом и сжатым воздухом.

Темп строительства нарастал с каждым днем, одновременно велось возведение здания 101 и монтаж аппаратов. Как вспоминает О.С. Рыбакова, только появится пол на какой-нибудь отметке, сразу монтажники приступают к установке аппаратов и прокладке магистралей.

Огромное здание, в котором технологическое оборудование располагалось по вертикальной схеме, строилось из сплошного железобетона. Однако строители не испытывали дефицита в железной арматуре и бетоне. Они подавались на стройку беспрерывно. Допущенное на начальном этапе отставание от графика преодолевалось.

Беда, как всегда, пришла неожиданно. Одним из крупнейших сооружений объекта "Б" была железобетонная труба высотой более ста пятидесяти метров. Бетонирование велось на глиноземном цементе в скользящей опалубке. У основания трубы работала бетоносмесительная установка. Внутри трубы находились металлические леса для подъема людей и материалов. Из-за сильных морозов соорудили тепляк, который защищал строителей от холода.

В один из морозных дней строители поспешили с очередным подъемом опалубки, когда бетон еще не набрал прочность. Опалубка не смогла сдержать резкого порыва ветра. Тепляк сильно накренился на бок на высоте 143 метров. Из него вывалились несколько человек и разбились насмерть. Только один повис на руке, зажатой металлоконструкциями. К нему подняли хирурга. Тот, рискуя жизнью, отпилил руку и спас жизнь пострадавшему.

Необходимо было срочно ликвидировать последствия несчастного случая. Среди вольнонаемных не нашлось смельчаков-верхолазов. Генералы Чернышев и Царевский обратились к заключенным с призывом восстановить тепляк. Они пообещали, что бригада, которая это сделает, независимо от срока наказания будет немедленно освобождена из заключения. Смелые мастера нашлись. Через несколько дней все было восстановлено, а бетонирование трубы закончено в установленный ранее срок. Генералы слово сдержали: всех участников этой акции освободили досрочно.

Первым директором завода "Б" до ноября 1949 года был пятидесятилетний Петр Иванович Точеный. После гражданской войны-учеба в Московском технологическом институте. Работал на Московском заводе редких металлов. На Базу-10 приехал из Москвы, где непродолжительное время руководил одной из опытных установок, на которой отрабатывалась технология для радиохимического завода. Это был типичный руководитель тоталитарной системы. Жесткий администратор, ревностный исполнитель указаний вышестоящих начальников, пренебрежительно относящийся к подчиненным.

Главным инженером на объекте "Б> был Борис Вениаминович Громов, кандидат наук, один из лучших радиохимиков. В конце 1949 года он стал директором радиохимического завода, заменив Точеного. В отличие от последнего Громов умел устанавливать конструктивные деловые и неформальные отношения с людьми, независимо от их положения.

Начальником второго отделения работал Василий Иванович Титов, третьего-Татьяна Федоровна Коровина, шестого — Екатерина Ивановна Сапрыкина, седьмого-Анатолий Федорович Пащенко, восьмого-Николай Самойлович Чугреев.

Начальниками смен завода были Евфалия Демьяновна Вандышева, Григорий Федорович Черевань, Николай Андреевич Соколов, Павел Федосеевич Сахаров и Александр Александрович Каратыгин. Помощниками начальников смен трудились Василий Алексеевич Крюков, Анна Васильевна Кузьмичева, Ольга Степановна Рыбакова, Виктор Григорьевич Шендриков, Виталий Иванович Трегубов.

Под руководством главного механика Ленинградского проектного института А.В. Гололобова и механика объекта "Б" М.Е. Сопел ьн яка была организована специальная бригада инженеров, техников и рабочих, которая занималась отбором оборудования. В каждом аппарате тщательно обследовались сварные швы, наличие коррозии и повреждение поверхности. Обнаруженные дефекты немедленно исправлялись. Для предохранения внутренняя поверхность аппаратов покрывалась хлорвиниловой пленкой.

В то время наша промышленность не могла еще производить металлы, стойкие в сверхагрессивных средах. Поэтому на некоторых участках технологической цепочки аппараты, вентили и трубопроводы изготовлялись из серебра. Самый ответственный аппарат изготовили из платины, а трубы и вентили — из чистого золота.

Отработка технологии проводилась в Москве в 1947–1949 годах на опытной установке № 5.

В ней принимали участие и начальники смен будущего 8-го отделения В.И. Цимбалист, Г.Н. Зырянова, А.А. Васильченко, А.С. Попова и Т.Г. Липская.

В этот период заканчивали свои работы строители и монтажники. Участие в монтаже аппаратуры, коммуникаций, приборов позволило быстрее осваивать работу отделения.

Первым начальником отделения был Николай Самойлович Чугреев, которого в середине 1949 года сменил Александр Георгиевич Замятин. В этот период особенно много приходилось работать механикам А. Кузьмину, Ю. Ефремову, Л.И. Большакову, В.И. Белову, которых возглавлял Н.И. Гордин, а также слесарям Н. Журавлеву, А. Колмогорову, Н. Федосову, А. Сосину, П. Титову, Ф. Рупакову, В. Кудряшову, М. Исхакову.

В 1949 году, когда возрос объем работы, заместителями начальников смен были назначены: А.Н. Работнова, М.Н. Третьякова, К.С. Гервасьев, В.П. Куриков, В.П. Бавыкина.

Первыми операторами были двадцатилетние техники: Герасимова Зина (Ляпина), Малетина Надя (Белоусова), Урядова Вера (Померанцева), Вилкова Леля (Левунина), Аликина Валя (Алаева), Кузнецова Фая, Кузнецова Нина, Ефремычева Тося, Комиссарова Зина, Дербенев Вадим, Кнутов Федя, Чернышев Алексей, Никитина Маша, Акулова Гета, Осипов Аркадий, Меркулов Коля, Виноградов Юра и единственная "кадровая" работница-Софья Васильевна Соколова.

Верными помощниками операторов были опытные аппаратчики: Д.А. Скулкин, Е.Н. Скулкина, А. Шутова (Журавлева), Я.В. Пижов, Я. Башкиров, А. Горшков, А. Калинин, А. Павлова, С. Одинцов, Д. Пономаренко, П. Чурина, А. Кремнев, М- Полухина, А.В. Киприянова, В. Вавилов, Л. Горбунова и др.

Контролировать процесс помогали техники КИП: М.К. Козеева, А.И. Поляков, В. Блинов, В. Балабанов, А.Ф. Жуланова, Е. Гусева и электромонтеры В. Демин, И.П. Терешонок, Н. Рога-чев, работавшие под руководством Л.К. Шелеста.

В конце августа 1948 года началась обкатка аппаратов и тренинг по овладению навыками их дистанционного управления. В первые дни было трудно поверить в безошибочность работы автоматов. "Включив с помощью автоматики какой-либо вентиль с пульта управления, — вспоминает О.С. Рыбакова, — технологи стремглав мчались вниз на отметку, чтобы собственными глазами убедиться, что вентиль действительно открылся".

Надо было навсегда запомнить устройство аппаратов, расположение магистралей и вентилей, счет которых велся на сотни. Кто не сумел запомнить все это при обкатке, при эксплуатации завода горько расплачивался. Несколько операций провели на необлученном уране. Цель — хорошо освоить технологический процесс и поведение аппаратов. Трудностей было много. Выяснилось, что некоторые процессы стали протекать не так, как на опытной установке. [156]

Однако сложности освоения вновь смонтированного оборудования носили не только технологический характер. М. В. Гладышев вспоминает, что октябрь-декабрь 1948 года для него остались в памяти как самые трудные месяцы подготовки пуска завода. [157]

Требования режима были необычно жесткими, а контрольные органы сами не знали, что надо сохранять в тайне, а что нет. Так, на щите управления на панелях была нарисована схема с обозначением номера аппарата. Один из авторитетных контролеров в брюках с красными лампасами, увидев цифры на схеме, потребовал убрать их, заявив, что по номеру аппарата можно узнать их количество и определить объем производства. Пришлось выполнить его требование, и работать стало еще сложнее.

Управлять технологией вслепую не просто, особенно ночью, когда появляется усталость. Деятельность режимных органов, которые возглавлял Берия, доходила до безрассудства. На каждом входе в отделение стоял часовой и требовал пропуск, причем спрашивал имя, отчество и фамилию, держа этот пропуск перед глазами. Так повторялось много раз в смену, что доводило женщин-операторов и начальника смены Зырянову до истерики. После долгих переговоров удалось отменить эту процедуру. [158]

22 декабря 1948 года на радиохимический завод поступила продукция с атомного реактора.

Перед радиохимиками стояла задача: из облученного урана выделить плутоний-239 и очистить его от продуктов деления и всех примесей. Для этих целей предусматривалось подвергнуть урановый раствор ацетатным переосаждениям, отделить плутоний от урана и осколков и полученный концентрат плутония подвергнуть дополнительной очистке от тех же примесей.

В помещении щита управления пускаемого отделения собрались все руководители Базы-10. Присутствовали представители проекта и научных институтов. Технологическим процессом руководили Б.В. Громов и А.П. Ратнер. Вела процесс начальник смены инженер Зоя Архиповна Зверькова. Процесс длился около восемнадцати часов, и все это время Зверькова находилась у пульта. [159]

Была особая, торжественная обстановка. Все говорили вполголоса. Во время пуска не обошлось без сюрпризов: спешка, напряженная обстановка давали себя знать. М.В. Гладышев рассказывает, что с первых дней начались неожиданности. Когда провели осаждение, осадка не получилось. Долго искали причину, волновались, разводили руками, не могли ничего ответить высоким начальникам с генеральскими лампасами. Только когда увидели жидкость желтого цвета, протекающую из щелей вытяжной вентиляции, сообразили, что весь раствор загнали в сдувку, которая была врезана в вентиляционный короб, В период водной обкатки неправильно отрегулировали подачу воздуха и когда его подали при осаждении в большом избытке, он вынес всю пульпу в сдувочную систему.

После перебранки и новой регулировки смыли осадок, как смогли, при этом порядком загрязнили помещение, в котором находились люди в своей обычной одежде и обуви (правда в галошах), разнося радиационную "грязь" повсюду. Переделали сдувку и повторили осаждение уже из новой порции.

Процесс прошел нормально. Но когда получили первый плутониевый раствор, то выяснили, что в растворе плутония нет (почти нет). Опять все забегали, начались повторные анализы, совещания, обсуждения. Когда сообразили оценить, что собой представляет 200 граммов плутония и в каких объемах и емкостях он проходил, появилась надежда, что он просто осел на стенках сосудов. Так и оказалось.

Только после насыщения плутонием поверхностного слоя аппаратов и трубопроводов, он показался в растворах и на конечных переделах. Разумеется, ожидать его появления было тяжело, особенно руководителям, когда сотрудники службы Берии были наготове. Выдержка победила. [160]

В книге Г.А. Полухина "Первые шаги" [161] описаны большие трудности, с которыми шло освоение радиохимического производства — процессы, проведенные в пробирках, не хотели идти на реальных растворах, в больших аппаратах. Приходилось на ходу решать не только технические, но и исследовательские задачи. Возникло столько вопросов, что научные руководители А.П. Ратнер и Б.А. Никитин, главный инженер Б.В. Громов, главный механик М.Е. Сопельняк, начальники отделений А.Ф. Пащенко, Н.С. Чугреев сутками не уходили с завода.

Большую техническую и организационную работу вел главный приборист С. Б. Цфасман. Он не только своими руками отлаживал в сложных условиях приборы, но и по необходимости изобретал новые, на необычных физических эффектах.

Основная нагрузка лежала на операторах и аппаратчиках, дежурных инженерах: тяжелый труд в сочетании с огромной психологической напряженностью (когда ошибка могла дорого стоить) изматывал людей, период вхождения в рабочий режим проходил очень тяжело, и работники завода не щадили себя: редко кто уходил домой, когда заканчивалась смена, обычно оставались, чтобы убедиться, что процесс идет нормально.

Еще один важнейший момент нельзя не учитывать: все происходило в условиях воздействия ионизирующих излучений. Первопроходцы сразу после пуска приняли на себя сильнейший радиационный удар.

Весьма осложняло дело отсутствие надежного дозиметрического контроля — не было приборов, фиксирующих разные виды излучений, они еще только создавались, а если и были, то в небольших количествах, в экспериментальном исполнении. Приходилось создавать свои, которые, хотя и не отличались совершенством, все же позволяли ориентироваться, иметь представление о дозе излучения.

Завод, спроектированный по принципам общей химической технологии, по своим компоновочным и техническим решениям не отвечал требованиям спецтехники безопасности. Не только проектанты, но и научные руководители, авторы технологии, из-за своего "пробирочного" мышления не представляли всей опасности радиационных воздействий на человека при организации получения плутония в промышленных масштабах.

К наиболее существенным недочетам следует отнести многоэтажность основного здания — при таком расположении движение растворов из аппарата в аппарат, с нижних этажей на верхние предопределяло использование сжатого воздуха, что увеличивало вероятность при передаче растворов под давлением "загнать" их не по назначению. Это случалось, к сожалению, неоднократно.

В случае аварийных ситуаций радиоактивный раствор, "попавший не по назначению", протекая через межэтажные перекрытия, мог появиться в самых непредвиденных местах, подвергая персонал сильному облучению.

Хватало и других недоработок: то трубы с радиоактивным раствором смонтировали без защиты в местах пребывания людей, то конструкция аппарата в условиях радиоактивного воздействия оказывалась неподлежащей ремонту.

Эти ляпсусы при проектировании были допущены не за счет халатности, а из-за незнания, отсутствия опыта эксплуатации, из-за лабораторного мышления. Тогда никто не представлял, как будет работать завод, как сделать его безопасным при эксплуатации и как не допустить переоблучения персонала. Все делалось впервые. Ведущие специалисты, доктора наук, академики постоянно были на объекте, но и они недооценивали все коварство радиохимической технологии.

Борис Александрович Никитин-руководитель этой пусковой бригады, автор технологии с применением экстракционных процессов, сам оказался жертвой незнания всех опасностей радиации и умер вскоре после пуска объекта.

Александр Петрович Ратнер-доктор химических наук, ученик Хлопина, во время пуска и в первый период эксплуатации наблюдал за технологией не со щита и не только по анализам, а сам лез в каньон, в аппарат, смотрел, щупал, даже нюхал и всегда без средств защиты, в одном халате, в личной одежде.

Главный технолог проекта Яков Ильич Зильберман был более аккуратным, но обстановка заставляла и его бывать везде и видеть все. Он умер через 10 лет. Все это жертвы незнания, жертвы непознанной науки. А как много было пострадавших из тех, кто просто трудился, полностью доверяя специалистам, которые задумали завод. Недолго прожил техник-механик Алеша Кузьмин и инженер-механик Александр Ведюшкин.

Завершился важнейший период в жизни завода. В конце февраля 1949 года был получен первый готовый продукт, который сразу же был отправлен на дальнейшую переработку на объект "В". На нем достигалась полная очистка плутония.

Завод "В" был предназначен для производства основных элементов атомной бомбы. Однако перед этим плутоний нужно было довести до спектрально чистого состояния, превратить в металл и придать ему необходимую форму.

Научные основы технологии получения конечного продукта комбината № 817 разрабатывались в Научно-исследовательском институте № 9 и Институте общей и неорганической химии Академии наук СССР. Научным руководителем стал академик Андрей Анатольевич Бочвар. Вместе с ним работали крупные специалисты-металлурги: профессора А.Н. Вольский и А.С. Займовский, кандидаты наук Ф.Г. Решетников и Я.М. Стерлин. Разработку технологии очистки плутония до высочайшей степени чистоты вели академик Илья Ильич Черняев, доктор химических наук А.Д. Гельман, кандидат химических наук В.Д. Никольский. Решение сложнейшей проблемы — разработки методов регистрации очень малых количеств плутония и других элементов было возложено на академика Александра Павловича Виноградова. Конкретные методики разрабатывали доктора наук Л.И. Русинов, В.Г. Кузнецов, П.Н. Палей и другие. [162]

В 1947 году в НИИ-9 получен первый' "королек" металлического плутония. На основе лабораторных исследований ученые выдали заводу проектное задание по производству металлического плутония.

Завод "В" проектировал ГСПИ-12. Площадку под него выбирала комиссия, в состав которой входили И.В. Курчатов и министр внутренних дел СССР С.Н. Круглов.[163]

Остановились на территории, занятой в годы войны под склады торпед вблизи железнодорожной станции Татыш.

Еще на стадии проектирования заводу была предопределена драматическая судьба. Берия решил разместить завод с самыми тяжелыми, очень опасными для здоровья и жизни людей условиями труда в помещениях бывших складов. Строительство завода по полной программе надолго задержало бы получение атомной бомбы. К тому же в первое время ученым не удавалось выдать проектантам отработанную в деталях технологию. Все время находились новые, все более совершенные методы очистки плутония. Поэтому плутоний для боевого заряда атомной бомбы решили получить на опытном промышленном комплексе. Приказом ' Первого главного управления от 3 марта 1948 года на базе трех одноэтажных зданий барачного типа был организован опытно-промышленный комплекс завода. [164] Вслед за этим начался ремонт здания 9.

Работник отдела капитального строительства Базы-10 А.С. Мухин так вспоминал об этом: "…В июне я снова вернулся на свою площадку (он был временно переведен на строительство завода "А") и увидел, что за мое короткое' отсутствие работы заметно продвинулись. Темпы строительства нарастали, в первую очередь упор делался на здание 9, бывшем до этого складом для морских снарядов. Я не знал, для каких целей это здание предназначалось (все, что связывалось с производственной технологией, было для нас за семью печатями), но обращали на себя внимание очень высокие требования к качеству отделочных работ. Такая отделка предполагала девятнадцать операций, что требовало больших трудовых затрат и тщательного контроля за исполнением. Причины столь высоких требований, да еще в таком неказистом здании, были непонятны ни мне, ни окружающим. Но вот однажды, когда я принимал от отделочников участки выполненных малярных работ, ко мне подошел симпатичный невысокий человек и спросил:

— Молодой человек, вы когда-нибудь видели отделку бывших купеческих особняков в Москве? Так вот, здесь требуется именно такое качество!

Я ответил, что в купеческих особняках не бывал, но что требуется высококачественная отделка — понял. А вот зачем необходимо такое качество, не имею представления.

Тогда этот симпатичный товарищ просто и доходчиво объяснил мне, что стены и потолки должны быть предельно гладкими, чтобы никакие мельчайшие частицы не остава-. лись в шероховатостях стен и потолков после обмыва водой из шлангов, и что такое качество требуется, в конечном счете, с целью защиты работающих здесь людей. После чего он сказал: "Так что прошу вас, молодой человек, постарайтесь, чтобы стены и потолки здесь были зеркально гладкими". А на мой вопрос: "Скажите, пожалуйста, с кем я говорю?" ответил: "Бочвар Андрей Анатольевич". [165]

Отремонтированное здание 9 было оборудовано, как обычная химлаборатория: деревянными вытяжными шкафами, лабораторными столами. Зато переносное "оборудование" состояло из платиновых стаканов, золотых воронок, платиновых фильтров. Все операции выполнялись вручную, никакой механизации. Не предусматривалось и специальных приспособлений для работы с радиоактивными веществами. Многое еще предстояло понять, многое постичь через пот, кровь, потери.

Первый "продукт" — концентрат плутония, предварительно очищенный от основной массы урана и продуктов деления на заводе 25, поступил на переработку 26 февраля 1949 года в 12 часов ночи. Первую партию принимали начальник цеха Я.А. Филипцев, начальник химотделения И.П. Мартынов в присутствии Б.Г. Музрукова, Г.В. Ми-щенкова, академика И.И. Черняева.

Растворы привозили на машине в металлических контейнерах, затем разливали в "стаканы" (за что этот период работы химотделения здания 9 И.И. Черняев назвал "стаканным"). А затем в "стаканах" проводились и дальнейшие операции. [166]

Задачи перед коллективом стояли сложные: в результате исследований, проведенных в Москве на миллиграммовых количествах реального продукта, были разработаны два варианта (а мы знаем, когда предлагается несколько вариантов, среди них нет ни одного безусловного).

Первоначальный выбор остановили на том, который давал более высокое качество конечного продукта. Позднее Славским была организована исследовательская группа под руководством А.Д. Гельман, в состав которой вошли П.Е. Быкова, Л.П. Сохина, Е.А. Смирнова и другие, которая, проверив и второй вариант, не только решила спор в пользу первого, но и разработала по нему рекомендации с целью повышения выхода плутония.

Освоение процесса шло трудно. Дело осложнялось тем, что с радиохимического завода часто приходил некондиционный продукт, большое количество примесей осложняло отработку процесса очистки. Остроту в ситуацию добавляли предельно сжатые сроки.

Первыми начальниками смен в химотделении были назначены выпускницы Горьковского и Воронежского университетов Ф.А. Захарова, А.С. Костркжова, М.Я. Трубчанинова, А.А. Быстрова. Первые операции проводили инженеры Т.И. Николаева, Н.И. Скрябина, Л.П. Турдазова, Л.П. Зенькович, З.Г. Моденова.

"Анализируя начало работы атомного предприятия спустя десятки лет, — размышляет Л.П. Сохина, — можно определенно сказать, что если реакторное производство и металлургию плутония освоили и подняли мужчины (женщин-физиков и металлургов было мало), то химическую технологию выделения плутония из облученных урановых блоков и очистку плутония до спектрально чистого состояния вынесли на своих плечах в основном женщины, молодые девушки. При этом надо сказать, что на химиках лежала самая неблагодарная, самая "грязная" и вредная работа".

Нередко на рабочие места аппаратчиков становились сами ученые, стараясь вникнуть в суть возникающих проблем.

Неожиданности подстерегали на каждом шагу: то оксалат плутония начинал гореть пламенем в сушильном шкафу, то осадки пироксида разлагались с выбросом раствора из стакана, то оксалат плутония никак не хотел осаждаться. Технологам при затруднении разрешалось в любое время суток приходить для консультации с учеными в "домик академиков", благо жили они в ста метрах от здания 9. А.А. Бочвар, И.И. Черняев, А.Д. Гельман, В.Д. Никольский, А.Н. Вольский были добрыми наставниками молодежи, обращались со всеми работниками цеха без начальствующих ноток, по-товарищески.

Не обошлось и без аварий, одна из которых произошла в смену М.Я. Трубчаниновой при переработке металлургических шлаков. Л.П. Сохина и Л.Е. Драбкина под руководством И.И. Черняева разрабатывали технологию извлечения плутония из шлаков.

Шлаки измельчали, обрабатывали их водой для удаления из осадка солей кальция и бария, а черный осадок отфильтровывали. Его затем должны были растворять в серной кислоте. Было замечено, что по мере высыхания осадок начинал искрить при перемешивании его стеклянной палочкой. Узнав об этом, Черняев рекомендовал влажный осадок осторожно переносить в кварцевую колбу, прокаливать в токе углекислого газа и только после этого с ним работать. При осторожном перенесении влажного осадка в прокалочную емкость все было благополучно. Половину черного осадка перенесли в колбу и прокалили до двуокиси плутония в токе углекислого газа, который использовали для снижения концентрации кислорода. Я.А. Филипцев предложил технологу А.В. Елькиной, предварительно растерев комочки осадка, загружать его в колбу большими порциями. И вот в момент растирания произошел взрыв. Вытяжной шкаф загорелся. Раскаленные частицы вещества разлетелись по всему помещению, стены, потолки были покрыты зеленым осадком. На головы присутствующих, как крупа, сыпались частички продукта. Я.А. Филипцеву осадок попал в глаз, а А.В. Елькина получила ожог рук.

Надев противогазы, А.А. Бочвар и И.П. Мартынов самым тщательным образом с помощью фильтровальной бумаги убрали весь плутониевый раствор со стен, потолка, с остатков вытяжного шкафа. Несколько бачков фильтровальной бумаги, содержащей различные количества плутония, пришлось сжигать и уже из золы извлекать продукт.

Работа в подобных условиях далее была невозможной. С 1948 года началось строительство новых цехов в две очереди. Первая очередь предусматривала превращение конечных растворов завода Б в металл и получение основных элементов атомной бомбы из металлического плутония. Вторая очередь была введена после получения высокообогащенного урана-235 на заводе № 813 и предназначена для производства основных элементов бомбы из металлического урана.

К началу 1949 года, подчеркивает в своей книге А.К. Круглое, упорядочилась структура завода. Его директором был назначен Захар Петрович Лысенко. Огромное напряжение, психологические перегрузки, непрерывные стрессы преждевременно свели его в могилу. В сентябре 1949 года З.П. Лысенко не стало. Новым директором назначен Леонид Алексеевич Алексеев, проработавший на этом посту десять, наверное, самых трудных лет в истории завода. Главным инженером в этот период работали Ф.М. Бреховских и П.И. Дерягин. Значительную помощь в пуске завода "В" оказал заместитель главного инженера комбината Г.В. Мишенков.

16 апреля 1949 года металлургами А.С. Никифоровым, В.Т. Сомовым, Н.Я. Ермолаевым, В.А. Карловым, Г.А. Стрельниковым, Н.П. Куликовым, А.А. Евсиковой, Н.И. Киселевой под руководством А.А. Бочвара, А.Н. Вольского и А.С. Займовского получен первый "королек" металлического плутония.

То, о чем рассказывается в этой главе, до недавнего времени составляло одну из самых охраняемых тайн нашего государства. Только в процессе подготовки этого издания стала возможной публикация предлагаемых читателю воспоминаний Г.И. Румянцева, ветерана завода "В".

По специальному вызову из Москвы в большой группе выпускников Кинешемского химико-технологического техникума Г.И. Румянцев приехал в столицу в августе 1948 года.

"Вся наша группа, в числе которой были Астафьев Ераст Григорьевич, Виноградов Дмитрий Иванович, Степанов Юрий Иванович, Фролов Станислав Михайлович, Частухин Леонид Дмитриевич, Румянцев Гурий Иванович, Сесин Герман Александрович, была направлена в научно-исследовательский институт № 9. Нам сказали, что будем пока проходить учебу, а затем поедем к основному месту работы.

Поселили нас в школе военного городка на Покровско-Стрешнево. Всем, а это были кинешемские, горьковские, калининские, свердловские ребята, дали указание искать себе новое место жительства, так как школу нужно было освободить к 1 сентября.

После недельного хождения к проходной НИИ-9 (каждый раз нам отвечали: "Придите завтра") мы получили пропуска. Нас провели в приемную научного руководителя НИИ-9 академика Андрея Анатольевича Бочвара. В кабинет приглашали по 2–3 человека, с ними Бочвар вел краткие беседы и направлял в нужные ему лаборатории. Сесина и меня спросил о темах защищенных дипломных проектов.

— Газы будете очищать от примесей, — сказал А. А. Бочвар, направляя нас в лабораторию 13.

Лабораторией 13 руководил профессор, впоследствии член-корреспондент АН СССР, Александр Семенович Зай-мовский, который после краткой беседы направил нас к руководителю группы Андрею Григорьевичу Самойлову, будущему члену-корреспонденту Академии наук Российской Федерации. В конце концов руководителем моей практики стал высокообразованный и. тактичный Михаил Иосифович Родный.

В задачу лаборатории 13 входило получение монолитного "изделия" определенной геометрии, будущего основного элемента атомной бомбы. С целью сокращения сроков проведения научно-исследовательских работ в лаборатории было организовано четыре параллельных направления для получения "изделия" путем прессования порошков, прессования кусков, литья в кокиль, центробежного литья. Получение "изделий" из порошков и кусков было задачей группы Самойлова. Всю работу проводили с ураном-238 (продукции, с которой предстояло работать — плутония и обогащенного урана-235 в стране еще не было). В группе Самойлова мы познакомились с работниками будущего нашего цеха, в то время также практикантами. Это были Лоскутов Борис Николаевич, Золотарева Светлана Константиновна, Томсон Галина Ивановна, Синникова Софья Александровна — выпускники различных институтов, а также Залетов Леонид Иванович, Румянцев Гурий Иванович, Сесин Герман Александрович, Дербышев Всеволод Александрович — техники.

Практиканты были сразу вовлечены в творческие поиски, с жадностью слушали лекции и выполняли всю практическую работу. Редкая информация по урановой проблеме, появляющаяся из-за рубежа, вероятно, умышленно искажалась. Так, температура плавления урана указывалась примерно на 400 градусов выше фактической. Это сейчас кажется просто изготовить сложную геометрическую фигуру "изделия", а тогда нужно было отработать десятки вариантов. Вероятно, все направления лабораторных исследований давали надежду на положительные результаты, так как по всем четырем технологиям было разработано, изготовлено, а затем смонтировано в цехе промышленное оборудование. Урановые стержни диаметром 10 мм мы резали ножовкой в слесарных тисках на куски длиной 12–15 мм, затем куски помещали в гальваническую ванну для снятия окиси, промывали дистиллированной водой, этиловым спиртом и заносили в камеру, в которой поддерживалась инертная среда из аргона.

Часть кусков урана шла на изготовление порошков методом гидрирования и дегидрирования с последующим изготовлением "изделия" методом порошкового прессования. Другая часть приготовленных кусков урана шла непосредственно для изготовления "изделия", и это мы называли методом кускового прессования. Технологии получения урановых порошков придавалось особое значение. Вероятно, по этой причине над группой Самойлова дополнительно шефствовал начальник 5-й лаборатории НИИ-9 член-корреспондент АН СССР Антон Николаевич Вольский.

По моему представлению, урановые "изделия" из порошков получались более качественными, чем из кусков, но технология их изготовления была значительно сложнее и опаснее. Впрочем, опасность технологии в то время вряд ли имела значение. Все технологические операции проводились при больших разрежениях (в вакууме) или в среде инертного газа. Мы занимались и очисткой газа от примесей, о которой нам говорил А.А. Бочвар.

В феврале 1949 года началось "переселение" командированных работников из столичного НИИ-9 в будущий уральский город, на будущий наш завод. Предварительно мы упаковали и погрузили в вагон все наше оборудование: форвакуумные и диффузионные насосы, банки с маслом для вакуумных насосов, наборы прессформ, аппараты, шланги, зажимы, вакууметры и другие приспособления. Сопровождающим поезда с оборудованием был Лоскутов Борис Николаевич и приданная ему военная охрана.

Большая группа работников выехала из Москвы 9 февраля 1949 года, заполнив весь плацкартный вагон.

Из тех, кто ехал вместе с нами, в городе остались Светлана Константиновна Золотарева, Сорокины Нина Ивановна и Валерий Владимирович и их сын Володя.

Большинства уж нет среди нас, другие, как только появилась "слабинка" с выездом, навсегда покинули город.

Нам предоставили для заселения только что принятые в эксплуатацию два 12-квартирных дома в поселке Татыш. Работников и жителей доставляли в будущий город из Кыш-тыма только ночью в закрытых грузовиках. Всего в поселке Татыш до нашего приезда было выстроено 6 жилых домов, здание заводоуправления, школа, деревянные финские домики, коттеджи, деревянная почта и магазин.

Со своими учителями и наставниками из НИИ-9 мы встретились в поселке Татыш, как с ближайшими родственниками.

В здании 4 монтажники смонтировали оборудование, в комнатах прессового участка № 3 и № 19 налаживались 6, 15, 30 и 350-тонные прессы, мы собирали свои вакуумные системы. Работы непосредственно с плутонием на прессовом участке начались в конце марта 1949 года. Цех № 9 передал нам в работу слиток невзрачной формы, весь в раковинах и шлаковых включениях. Все долго им любовались, вертели, крутили, чуть ли не пробовали на зуб. И делалось это по рангам: академики, министры, доктора, кандидаты наук… Затем дошла очередь и до нас: инженеров и техников. Теперь предстояло накопить необходимое количество слитков, чтобы изготовить опытную деталь малых размеров, похожую на "изделие" — основной элемент атомной бомбы.

Из цеха № 9 до цеха № 4 слиток-королек нес заместитель начальника цеха Иванов Николай Иванович под усиленной воинской охраной. Вероятно, устав от осмотра, как-то забыли о дальнейшей сохранности королька плутония. Наш начальник отделения Лоскутов Борис Николаевич, грамотный, высокообразованный молодой специалист запер кусочек плутония в маленькое отделение верхней части "несгораемого" двухзамкового сейфа и ушел домой.

Я работал старшим по смене, в то время старшие назначались по устному распоряжению начальника отделения, и должен был в 20 часов идти домой, закрыв на замок и опечатав комнаты.

Посоветовавшись с товарищами о "просто так" закрытом в сейфе куске плутония, мы засомневались в правильности решения — закрыть и запечатать нашу комнату тоже "просто так". Мы понимали, что кусок плутония не только секретнейший, особой государственной важности стратегический материал, но, вероятно, и оценивался в миллион раз дороже золота.

Решили спросить и.о. начальника цеха Павла Ильича Дерягина. Заданным нами вопросом Дерягин был не только озадачен, но и напуган. Меня Павел Ильич послал разыскать Лоскутова и попросить его прийти в цех, а сам до его прихода не отходил от сейфа.

В этот же вечер были установлены солдатские посты с наружной стороны здания, около окон нашей комнаты, а в коридоре около дверей выставлен офицерский пост. На следующий день было организовано хранилище, назначен ответственный хранитель, а около хранилища выставлен пост из двух офицеров.

По мере накопления слитков мы разрубали их на мелкие кусочки, которые затем заносили в камеру зачистки. Каждый маленький кусочек плутония зачищали металлическими щетками до серебристого блеска. Шлаковые включения и то, что не поддавалось щетке, обрабатывали медицинскими бормашинками и скальпелями так, чтобы каждый кусочек был идеально блестящим и не имел никаких инородных включений. Для этих целей была изготовлена из органического стекла камера зачистки на 6 рабочих мест с тремя бормашинами. В камеру из баллона через систему очистки подавался аргон, который отсасывался из камеры насосом ВН-461 и сбрасывался непосредственно под камеру, под ноги работающим. Вероятно, конструкция камеры зачистки была "детищем" А.С. Займовского, он гордился ею, как шедевром технической мысли, сам любил зачищать кусочки плутония. По его примеру эту работу испробовали Игорь Васильевич Курчатов, Юлий Борисович Харитон, Борис Львович Ванников, Ефим Павлович Славский. Тщательно зачищенные кусочки плутония укладывались в предварительно взвешенный контейнер, причем каждый кусочек перед загрузкой в контейнер предъявлялся Ю.Б. Харитону для осмотра. Это был исходный материал для изготовления "изделия".

Контейнер с кусочками выносили из камеры (о шлюзах еще и понятия не было) и повторно взвешивали на точных весах. Затем кусочки, по одному, медицинскими щипцами перекладывались в прессформу, которая была установлена в аппарате, подключенном к вакуумной системе. Чтобы уменьшить окисление кусочков плутония, они обдувались аргоном через шланг, удерживаемый руками. Аппарат закрывался крышкой, устанавливался в печь, и вся эта сборка перемещалась под пресс. В аппарате создавалось необходимое разрежение, в печи поднималась температура, в нужный момент проводились под прессовки и прессовки с целью формирования будущего "изделия". При изготовлении опытных маленьких "изделий" мы учились подбирать температуру, величину разрежения, величину давления пресса. Хотя все задания выдавались нам научными руководителями НИИ-9, неудач в работе было предостаточно. Задания на наиболее ответственные работы писал, как правило, Бочвар, обсуждая и согласовывая их с Харитоном.

Коллектив работников прессового участка, приехавших из НИИ-9. на первых порах был немногочисленным. В апреле прибыло в отделение первое пополнение — Арбайтин Л.С., Нагорный Г.М., Прокопенко Б.Е. Во второй половине лета стали приезжать новые работники. Тогда было так: направленные в цех специалисты месяцами не могли попасть в свои отделения, хотя и числились там: видимо, со стороны КГБ проводилась какая-то дополнительная проверка, они выполняли всевозможные подсобные работы, "мучились" в коридорах или курилках.

В апреле приехал новый начальник нашего цеха-o Зуев Василий Степанович.

Учитывая важность, срочность и длительность цикла выполняемых работ, работники отделения сутками не покидали рабочие места. Темп круглосуточного режима работы задавали командированные из НИИ-9 ученые. Дом, где жили академики, находился примерно в 300 метрах от цеха № 4, сейчас в этом доме расположена военизированная охрана. Андрей Анатольевич Бочвар часто ночевал в своем кабинете на диване и его в любую минуту можно было поднять с постели.

В мае 1949 года на прессовом участке была организована двухсменная работа, старшими смен были назначены Румянцев Г.И. и Нагорный Г.М. Вся наша работа проводилась в присутствии, под контролем и при непосредственном участии крупных ученых страны: Курчатова, Александрова, Бочвара, Харитона, Займовского, а также крупных организаторов оборонной промышленности: Ванникова, Завенягина, Славского, Музрукова.

Были они просты в обращении, подшучивали друг над другом, непосредственно включались в любую работу. Ведь все они были молоды, большинству из них не было и пятидесяти лет. Общее впечатление было таково, что это компания старых и добрых друзей. Но когда дело касалось принятия серьезных решений, то, по-моему, субординация соблюдалась. Все это было на виду, на рабочих местах, а не в тиши кабинетов, которых во временном цехе № 4 просто не было. Это усиливало в нас сознание нужности своего труда, его важности и гордости за то, что именно тебе поручено это серьезнейшее дело. Было бы справедливо, если бы в цехе 117 была создана галлерея-стенд этих людей-ученых и руководителей отрасли — с фотографиями, краткими биографиями под рубрикой: "Они работали в нашем цехе". Эти люди действительно работали.

Например, Борис Львович Ванников — наш первый министр — часто конструировал что-то нужное для дела, чертил в рабочих журналах и горячо обсуждал с присутствующими свои конструктивные предложения. Ефим Павлович Славский любил управлять процессом прессования и в нужных случаях брался за латунную кувалду — был в нашем хозяйстве и такой инструмент. Это когда "изделие" приваривалось к прессформе и не каждый из исполнителей имел смелость разломать "изделие". На первых порах разрушения "изделия" при распрессовках случались не раз.

Мне доводилось многократно видеть в цехе И.В. Курчатова. Высокий, стройный, с черной бородой, украшающей его и без того красивое лицо. Выражение его лица говорило о готовности сдобрить шуткой любую серьезную ситуацию. Речь его была отрывистой и быстрой. Ходил он в высоких хромовых сапогах, в наброшенном на плечи белом халате. В комнатах цеха его сопровождали, как правило, Бочвар и Харитон, рассказывающие ему о тонкостях наших проблем. В коридоре цеха Курчатова всегда поджидал человек из личной охраны.

Все возникающие трудности решались настолько оперативно, что сейчас это трудно представить. Вот примеры.

Получаемые опытные "изделия" после их извлечения из прессформ были слегка окисленными. Высказывались предположения, что нужно увеличить разрежение в аппарате. Все наши старания по увеличению разрежения не имели успеха. Аппарат с диффузионным насосом соединялся вакуумным шлангом, внутренние диаметры шлангов и штуцеров на аппарате и насосе были равны 20 мм. Для оказания помощи в этом вопросе в цех были направлены специалисты научно-исследовательского вакуумного института (НИВИ). Детально разобравшись, кажется, не выходя несколько суток из цеха, эти специалисты дали рекомендации, эскизные проекты к ним, об изменении конструкции узла соединения аппарата с диффузионным насосом типа ЦВЛ-100. В результате над ЦВЛ-100 появилась надстройка, а соединение ее с аппаратом было выполнено металлической трубкой диаметром около 100 мм. Разрежение в аппарате стали легко получать в пределах 10 и 100 тысячных долей миллиметра ртутного столба. Вопросы окисления "изделия" по причине недостаточности разрежения были сняты. Не получалось нанесение антикоррозийного покрытия на "изделие". В отделении покрытия работали в то время три женщины во главе с Дубининой Александрой Васильевной. Для оказания практической помощи в цех пришел академик АН СССР Александр Иосифович Шальников. По нашему мнению, он был дружен с Курчатовым, при встречах они шутили, разговаривали на "ты", называли друг друга Шурка и Гошка. Позднее в журнале "Наука и жизнь" была помещена фотография группы студентов, среди которых были Курчатов и Шальников.

Работы по покрытию "изделия", назову его номером "66", продолжались несколько суток беспрерывно. Не знаю, почему я был мобилизован на этот участок. Возможно потому, что был оформлен и допущен к "изделию" и еще потому, чтобы было кому заниматься тяжелыми насосами типа ВН-2. Они тогда часто выходили из строя. Из-за неграмотной эксплуатации сжигалось и терялось масло, и насосы подлежали замене. Тем самым я участвовал в первом антикоррозийном покрытии "изделий"."Изделие" покрывалось неоднократно, но качества никелевого покрытия не было. В отделении механической доводки и подгонки "изделий" работал научный руководитель Михаил Степанович Пойдо. Грамотнейший, аккуратнейший и добросовестнейший специалист, который наши первые антикоррозийные покрытия легко разрушал методом обстукивания "изделия" маленьким латунным молоточком. Нанесенный никель пузырился, приходилось его снимать, а "изделие" подвергать новому покрытию по технологии, известной только Шальникову. Удовлетворительное качество покрытия никого не устраивало.

Вся группа людей, работавших на покрытии — Потудинская Мария Архиповна, Либерман Генриетта Викторовна, Румянцев Гурий Иванович — не покидала рабочие места до тех пор, пока не получили добротную антикоррозийную защиту "изделия". Отдыхали на рабочем месте по очереди в небольшой комнате № 9, питались продуктами, которые приносил из столовой Шальников. Он имел возможность прохода в цех без переодевания. Чай кипятили на рабочем месте.

Полными хозяевами положения в цехе были научные работники. Начальник отделения покрытия А.В. Дубинина была эрудированная, красивая, властолюбивая, лет 35 женщина, несколько капризная, любила, чтобы ее слушали и слушались. Не знаю, какие столкновения у нее состоялись с Шальниковым, но он потребовал, чтобы в отделении она больше не появлялась. Так и вышло. Дубинина участия в покрытии "изделия" № 66 не принимала и в комнате не появлялась.

В июле 1949 года были выпущены, как мы поняли, уже не опытные, а рабочие "изделия". Однако, где-то побывав, эти изделия в скором времени были возвращены в цех и превращены (изрублены) в исходные куски. Вероятно, ученые ошиблись в чем-то, иначе первый атомный взрыв должен был состояться в июле 1949 года.

Я не видел, как увозили первые "изделия" № 66, а вернули их в цех рано утром, чуть стало светать. К цеху подъехало около десятка легковых автомобилей. Я был старшим по смене, в которой работали также Сесин Г.А. и Дербышев Г.А. Из автомобилей вышла группа из 10–12 генералов. Мне и до этого доводилось видеть людей в генеральских формах: Ванникова Б.Л. - генерал-полковника, Завенягина А.П. - генерал-лейтенанта, Мешика — генерал-лейтенанта, Ткаченко И.М. - генерал-лейтенанта, Музрукова Б.Г. - генерал-майора. Все они часто бывали на рабочих местах прессового участка, всех их я знал в лицо. Но это были, за исключением Музрукова, новые для меня генералы. С ними приехал и начальник нашего хозяйства Захар Петрович Лысенко.

Мне мало приходилось сталкиваться с Лысенко, он редко бывал в нашем цехе, отделении, слыл матершинником, любил орать на людей, с технологией, думается, не дружил, матом и криком боролся за чистоту. В нашем прессовом отделении, в присутствии культурнейших людей А.А. Боч-вара, Ю.Б. Харитона и других, Лысенко, естественно, чувствовал себя не в своей тарелке.

Итак, вся группа с двумя контейнерами, каждый из которых несли по два генерала, направилась в нашу комнату 19. Спросили старшего, чувствовалось, что Музруков — директор комбината, не был в этой группе главным. Я назвал свою фамилию. Спросили, догадываюсь ли я, что находится в контейнерах. Я ответил, да, догадываюсь. Мне приказали контейнеры вскрыть и "изделия" изрубить так, чтобы нельзя было определить их начальную форму. Я замялся с ответом, так как у нас к тому времени был введен определенный порядок приема и сдачи спецпродукции — так тогда назывался плутоний, а затем и уран, 1-й и 2-й продукт. Лысенко расценил мою заминку, видимо, по-другому, и тут же агрессивно подскочил ко мне. Однако Музруков, как всегда, спокойным и невозмутимым голосом спросил, в чем дело? Я рассказал о только что введенной у нас инструкции, регламентирующей обращение со спецпродуктом, который должен быть на учете у ответственного хранителя цеха. Только у него я имею право взять и только ему сдать продукцию. Музруков спросил, знаю ли я, где живет этот хранитель. Я назвал адрес и фамилию. Это был Бурлаков Владимир Иванович, жили мы с ним в одном доме в Татыше, вместе сюда приехали, вместе были на практике в НИИ-9 и вместе работали. На Лысенко только глянули и он, сжавшись, словно побитый, выбежал из комнаты. Через 10–15 минут прямо без переодевания привезли в цех сонного Бурлакова, который не мог понять, что требует от него нервозный Лысенко. Я пояснил: "Володя, я извлеку из контейнеров "изделия", ты их примешь по журналу и сдашь мне, я их изрублю зубилом, а ты потом уложишь куски в свои контейнеры и закроешь в сейф". Около комнаты, где стояли сейфы с продукцией, был круглосуточный офицерский пост.

Вот так и состоялось возвращение "изделий 66" на место их изготовления, так оберегался секрет их формы. В дальнейшем "изделия" из цеха куда-то еще долго возил уполномоченный Совета Министров СССР, генерал-лейтенант Иван Максимович Ткаченко. При этом по дороге от завода через поселок Татыш до поворота на Озфю выставлялись солдатские посты на расстоянии видимости друг друга, а легковой автомобиль сопровождался грузовиком с вооруженными солдатами.

После этого очень срочно стали изготавливаться новые, больших размеров прессформы, аппараты, печи, всевозможные приспособления по образцу и подобию меньших размеров.

Слабым местом у нас был узел крепления термопар в гнездах прессформы. Они крепились случайной пружинной проволокой, пружина крепления амортизировала и термопары отходили от нужных точек соприкосновения, что приводило к неточным измерениям температур. Однажды мною случайно был найден кусок мягкой проволоки, которая, как мне показалось, лучше бы подошла для крепления термопар. Я показал эту проволоку научному руководителю Самойлову Андрею Григорьевичу — и предложил ее для закрепления термопар. Самойлов одобрил мое предложение, и я, собрав с этой проволокой пресс-форму, согласно техпроцессу провел "тренировку" всей сборки. После вскрытия аппарата и увиденного там на меня напал страх за содеянное: вся внутренняя поверхность крышки аппарата, особенно в местах ее охлаждения водой с целью предохранения от температурных разрушений резиновой прокладки, была покрыта тонким слоем блестящего металла. Проволока эта оказалась цинковой, при высокой температуре и вакууме произошла возгонка и конденсация паров цинка в холодных местах. Все смотрели на меня, я смотрел на А.Г. Самойлова, ища у него защиты и поддержки. Спас меня от беды, а возможно и от тюрьмы Юлий Борисович Харитон. Он заметил всем присутствующим, что хорошо, что это была только "тренировка" сборки и не было "изделия", впредь всем наука.

После этого все применяемые материалы должны были иметь сертификат. Я из виноватого стал даже как бы героем случившегося, надо мной потом долго подшучивали.

В августе 1949 года цех выпустил рабочую продукцию, назову ее номером 92, которая после испытания, всколыхнувшего весь мир, долгое время являлась серийной. Убежденный сторонник изготовления "изделия" методом кокильного литья доктор технических наук Евгений Степанович Иванов предлагал отказаться от кускового прессования, на что получал твердый отказ Бориса Львовича Ванникова, который уверял, что повышению КПД "изделия" способствует взаимодействие маленьких кусочков, спрессованных в моноблок. Август 1949 года является наиболее правильной датой рождения завода 20. Не плутониевый "королек"-уродец породил завод. Считаю, что первый взрыв атомной бомбы и есть день рождения завода!".

В августе 1949 года на заводе "В" были изготовлены полусферы из плутония. Испытание атомной бомбы становилось близкой реальностью.

К началу июня 1949 года в Арзамасе-16 завершилась отработка элементов конструкции первой атомной бомбы. Одновременно в Челябинске-40 было накоплено необходимое количество металлического плутония. Там же изготовили детали основного заряда. Остался последний этап разработки атомной бомбы — ее испытание на полигоне.

Незадолго до первого взрыва Сталин в присутствии Берии и Курчатова заслушал доклады руководителей основных работ о подготовке к испытаниям. Специалисты приглашались в кабинет по одному, и Сталин внимательно выслушивал каждого. Первое сообщение сделал Курчатов, затем Харитон. Сталин спросил Харитона: "Нельзя ли вместо одной бомбы из имеющегося для заряда количества плутония сделать две, хотя и более слабые? Чтобы одна оставалась в запасе".

Харитон, имея в виду, что наработанное количество плутония как раз соответствует заряду, изготавливаемому по американской схеме, и излишний риск недопустим, ответил отрицательно.

Во время доклада, вопреки легенде, никаких показов плутониевого шарика Сталину не было. С места своего изготовления в Челябинске-40 плутониевый шарик был доставлен сначала в Арзамас-16, а затем на семипалатинский полигон. Красивая легенда сложилась в аппарате Берии, где приведенный эпизод со Сталиным объединили с эпизодом, о котором рассказал А.П. Александров. [167]

Когда в Челябинске-40 он покрывал никелевой пленкой плутониевые полушария для первой бомбы, к нему приехали несколько генералов, стали спрашивать, откуда он взял эти полушария и действительно ли это плутоний, а не железка какая-то. Александров сказал: "Смотрите, он же теплый. Он радиоактивный и сам себя греет". Постепенно их убедил, что это действительно плутоний…

Решение о строительстве ядерного полигона было принято Советом Министров СССР в 1947 году. Выбор площадки для полигона пал на казахстанскую степь в ста двадцати километрах от Семипалатинска. Летом 1947 года началось его строительство военно-строительными частями.

Весь 1948 год на опытном поле саперы строили блиндажи, рыли окопы, готовили места для размещения подопытных животных, сооружали здания, укрытия для объектов испытания.

Непрерывным потоком шли из Семипалатинска к строящемуся полигону автоколонны со всеми необходимыми материалами.

Грузы перевозились и самолетами, которые базировались на созданном там аэродроме.

Весной 1949 года полигон был готов к испытанию атомного оружия. И.В. Курчатов осмотрел подготовленные к испытанию сооружения.

Издалека была видна тридцатиметровая металлическая вышка, на которой должен быть установлен заряд. Рядом с вышкой, буквально в двадцати метрах находилось производственное здание из железобетонных конструкций, оснащенное всем необходимым оборудованием для окончательного снаряжения заряда атомной бомбы.

В 200–300 метрах от вышки на глубине 15–30 метров были сооружены отрезки тоннелей метро. В 800 метрах находились два трехэтажных дома, в километре — участок железной дороги с металлическим мостом, грузовым вагоном и цистерной с горючим. В 1200 метрах от центра будущего взрыва соорудили отрезок шоссейной дороги с железобетонным мостом. В полутора километрах от вышки построили здание электростанции с двумя дизель-генераторами, в направлении от центра возвели линию электропередач длиной два километра.

На различных расстояниях от центра находились отрезки взлетно-посадочных аэродромных полос из железобетона и металлических щитов.

Для исследования воздействия ударной волны и светового излучения ядерного взрыва по всему полю было расставлено множество самолетов различных конструкций, танков, артиллерийских и ракетных установок, корабельных надстроек и боеприпасов.

На расстоянии километра и далее через каждые пятьсот метров были установлены десять легковых автомобилей "Победа".

В 500-2500 метрах от эпицентра соорудили окопы, землянки, доты, дзоты и другие фортификационные постройки.

В бронемашинах, убежищах и на открытых площадках размещались подопытные животные: собаки, овцы, свиньи, крысы и даже верблюды.

С целью изучения воздействия проникающего излучения на продукты питания на открытом поле разместили консервы, колбасы, шоколад, напитки и многое другое.

Была установлена скоростная и обычная киноаппаратура для проведения съемок во время атомного взрыва.

С середины июля 1949 года Государственная комиссия под председательством М.Г. Первухина начала приемку объектов полигона.

10 августа полигон был готов к работе полностью, на нем к тому времени уже находился шаровой заряд, доставленный на четырех самолетах.

Прибыли члены Государственной комиссии: Курчатов (председатель), Завенягин, Павлов, Александров, Харитон.

Руководителем испытания был назначен Харитон, а его заместителем-Щелкин. Им предоставлялось право единоличного решения всех организационных вопросов.

14, 18 и 22 августа провели три генеральных репетиции испытания. Они оказались успешными. Поэтому руководство испытаниями приняло решение произвести взрыв первой атомной бомбы 29 августа 1949 года в семь часов утра местного времени.

Цикл подготовки к испытаниям занимал трое суток, поэтому 26 августа в восемь часов утра началась сборка боевого заряда. В половине пятого утра 29 августа начат подъем заряда на башню.

В пять часов сорок минут утра 29 августа снаряжение заряда завершено. Последним подготовленную к испытаниям атомную бомбу покинул К.И. Щелкин.

В течение месяца стояла сухая жаркая погода. Однако к вечеру 28 августа подул сильный ветер, резко похолодало, небо покрылось тучами, заморосил мелкий дождь. Не изменилась " погода и наутро.

По проекту укрытия командного пункта имели обращенные на поле амбразуры, через которые предполагалось наблюдать за развитием взрыва. Но в последние дни в целях безопасности амбразуры засыпали. Даже перископом во время взрыва пользоваться было запрещено. Возможность наблюдения за взрывом с командного пункта ликвидировали.

Входые бронированные двери укрытий закрывались надежными сейфовыми замками. Все отошли от стен и, встав посреди комнаты, замерли в ожидании того, что вот-вот могло произойти.

Диктор сообщал:

— Осталось десять секунд.

— Осталось пять секунд.

— 4.

— 3.

— 2.

— 1.

— 0!..

Через две-три секунды после слова "ноль" раздался резкий толчок под ногами, слабое вздрагивание здания-все стихло. Вдруг последовал оглушительной силы удар, треск и звон от каких-то ломающихся и разбивающихся предметов. Только потом люди в бункере сообразили, что эти звуки доносились снаружи. Невообразимый грохот стоял несколько секунд, затем все стихло. Люди продолжали стоять молча, словно загипнотизированные. И вдруг загомонили все разом, открыли дверь и высыпали за здание КП поглядеть, что же произошло на испытательном поле.

На том месте, где была башня, поднимался в облаке огромный пылегазовый столб.

Руководители испытаний во главе с Берией, выйдя из командного пункта, обнимались и целовались, поздравляя друг друга с успехом.

Берия предложил Курчатову дать название этому ядерному заряду. Игорь Васильевич ответил, что название есть, и крестный отец — К.И. Щелкин.

Название заряд получил РДС-1 по начальным буквам слов "Россия делает сама".

На другой день, 30 августа 1949 года, состоялась поездка на опытное поле, где участники испытаний увидели страшную картину.

Железнодорожный и шоссейный мосты были искорежены и отброшены со своего места на 20–30 метров. Вагоны и автомашины были разбросаны по степи на расстоянии 50–80 метров от места установки.

Жилые дома городского типа оказались разрушенными полностью.

Танки лежали на боку со сбитыми башнями, пушки превратились в груду искореженного металла, сгорели все десять автомашин "Победа". [168]

Так закончилась эпопея, длившаяся несколько лет и вовлекшая к свою орбиту сотни тысяч людей по всей стране. Работа колоссального напряжения, начинавшаяся с нуля и на пустом месте, при полном отсутствии опыта и необходимых знаний увенчалась блестящим успехом. В нашей стране была создана первая атомная бомба с мощностью взрыва, эквивалентной 20 тысячам тонн тротила. Был положен конец атомной монополии США, снижена опасность возникновения третьей мировой войны.

Через два месяца после испытания вышло закрытое постановление Совета Министров СССР от 29 октября 1949 года, подписанное Сталиным. До сих пор его текст неопубликован. Самим награжденным весь список был неизвестен. По этому, постановлению отличившиеся получили звание Героя Социалистического Труда, крупные денежные суммы от 40 до 200 тысяч рублей, машины ЗИС-110 или "Победа", звания лауреатов Сталинской премии, дачи, построенные за счет государства под Москвой, право на обучение детей в любых учебных заведениях страны за счет государства, право бесплатного проезда сколько угодно раз железнодорожным, водным и воздушным транспортом в пределах СССР.

Ветераны говорят, что Берия распорядился так: тем, кому в случае неудачи был уготован расстрел — присвоить Героя; кому максимальное тюремное заключение — орден Ленина и т. д. [169]

Генерал А.С. Александров вспоминает: "Однажды Берия поручил мне подготовить проект постановления Совмина СССР о мерах поощрения за разработку вопросов атомной энергии… При подготовке проекта мне пришла мысль: а что же эти товарищи будут делать с деньгами — ведь на них ничего не купишь в наших условиях! Пошел я с этим вопросом к Берии. Он выслушал и говорит: "Запиши — дачи им построить за счет государства с полной обстановкой. Построить коттеджи или предоставить квартиры, по желанию награжденных. Выделить им машины".

Постановлением Совета Министров СССР от 29 октября 1949 года за успешное выполнение задания Правительства по созданию атомной бомбы была награждена большая группа руководителей отрасли, работников строительства и заводов Базы-10., Золотой Звездой Героя Социалистического Труда были награждены Б.Л. Ванников, И.В. Курчатов, А.П. Завенягин, А.Н. Комаровский, М.М. Царевский, П.К. Георгиевский, В.А. Сапрыкин, Б.Г. Музруков, Е.П. Славский, Б.В. Громов и многие другие организаторы атомной промышленности.

Около тысячи человек получили ордена и медали, денежные премии, несколько десятков человек стали лауреатами Сталинской премии.

Но дело было даже не в наградах. Тысячи людей переживали ощущение, что решена труднейшая задача. Пришла уверенность, что для страны теперь созданы условия мирного развития, снята угроза возникновения атомной войны. Только со временем стало понятно, что началась гонка атомных вооружений, потребовавшая колоссальных усилий с обеих сторон.